Я отрицательно мотаю головой. Я не хочу снова работать в его фирме. Эрик продолжает:

- Джудит, не веди себя, как ребенок. Однажды ты сказала мне, что твоему другу Мигелю нужна работа, чтобы оплачивать еду, жилье и на что-то жить. Ты должна делать то же самое, а из-за царящих сейчас в Испании безработицы и кризиса тебе будет трудно найти достойную работу. Этот департамент возглавляет новый руководитель, с которым, уверен, у тебя не будет никаких проблем. Что касается меня, то не беспокойся. Тебе не придется видеть меня. Я уже тебе достаточно наскучил.

Эта последняя фраза разбивает мне сердце. Я понимаю, что он лишь повторяет то, что я сказала ему прошлым вечером, и поэтому молчу. Я слушаю его. У меня кружится голова, но я понимаю, что он прав. Опять прав. В теперешние времена не так-то просто получить работу, и я не могу отказываться от такого предложения. Наконец я соглашаюсь:

- Хорошо. Я поговорю с Херардо.

Эрик кивает.

- Надеюсь, ты сможешь вернуться к прежней жизни, потому что я собираюсь вернуться к своей. Как ты сказала, когда поцеловала Бьорна, твой рот мне больше не принадлежит, а мой не принадлежит тебе.

- И что теперь?

Не сводя с меня взгляда, Эрик изменившимся голосом произносит:

- Теперь ты можешь целовать, кого захочешь.

- Ты тоже можешь это делать. Надеюсь, что ты вдоволь наиграешься.

- Не сомневайся, - подтверждает он.

Мы глядим друг на друга, а потом я, не выдержав, выхожу из комнаты, не попрощавшись. Я не могу. У меня слова не идут с языка. Я на полной скорости спускаюсь с лестницы и захожу в свою комнату. Я закрываю дверь и тогда, и только тогда, позволяю себе выругаться.

Этим вечером, когда все уже упаковано, я предупреждаю Симону, что фургон, который отвезет все в аэропорт, придет в шесть утра. Двадцать коробок приехали из Мадрида. Двадцать отправятся обратно. Я с грустью беру конверт, чтобы выполнить свое последнее дело в этом доме. Шариковой ручкой я пишу на нем: «Эрику». Потом, взяв листок бумаги и немного подумав, вывожу: «Прощай. Береги себя», предпочитая что-то нейтральное.

Положив ручку, я гляжу на руку. Она дрожит. Я снимаю великолепное кольцо, которое уже однажды ему возвращала, и, дрожа, читаю, что написано на его внутренней стороне: «Проси, что хочешь, сейчас и всегда».

Я закрываю глаза.

Никогда уже не будет «Сейчас и всегда».

Я сжимаю в руке кольцо и наконец с разбитым сердцем кладу его в конверт. Звонит мобильник. Это Соня. Она беспокоится и ждет меня у себя. Там я проведу свою последнюю ночь в Мюнхене. Я не могу и не хочу спать под одной крышей с Эриком. Зайдя в гараж, я достаю мотоцикл, ко мне подходят Норберт и Симона. С деланной улыбкой я их обнимаю и отдаю Симоне конверт с кольцом, чтобы она вручила его Эрику. Женщина всхлипывает, а Норберт ее утешает. Их расстраивает мой отъезд. Они относились ко мне со всей любовью, как и я к ним.

- Симона, - пытаюсь шутить я, - я тебе как-нибудь позвоню, и ты мне расскажешь, как там дела в «Безумии Эсмеральды», договорились?

Симона, стараясь улыбнуться, качает головой, но снова плачет. Поцеловав ее в последний раз, я уже собираюсь уезжать, когда, подняв глаза, вижу, что из окна нашей спальни за нами наблюдает Эрик. Я смотрю на него. Он смотрит на меня. Боже…, как же я его люблю. Я поднимаю руку и говорю ему: «Прощай!». Он делает то же самое. Несколько мгновений спустя я с равнодушным видом, которому так хорошо у него научилась, поворачиваюсь, сажусь на мотоцикл и, заведя его, уезжаю, не оглядываясь назад.

Этой ночью я не могу уснуть. Я просто таращусь в пустоту и жду, когда прозвенит будильник.

Когда я приезжаю, никто в Мадриде не знает о моем возвращении. Никто меня не встречает. Да и я никому не звоню. Я нанимаю в аэропорту фургон и загружаю в него все свои коробки. Выходя из Четвертого терминала, я стараюсь улыбаться. Я снова в Мадриде!

Радио голосом Энди и Лукаса[46] поет мне:

Te entregaré un cielo lleno de estrellas, intentaré darte una vida entera

en la que tú seas tan feliz, muy cerquita estés de mí

Quiero que sepas..., lelelele.[47]

Я пытаюсь подпевать, но голос у меня грустный. И поэтому ничего не получается. Я просто не могу. При виде своей улицы меня охватывает радость, хотя потом, когда приходится в одиночку перетаскивать все двадцать коробок, вся радость улетучивается. Я туда что ли камней наложила?

Покончив с багажом, я закрываю дверь в квартиру и сажусь на диван. Вот я и снова дома. Я беру телефон и решаю позвонить сестре, но потом кладу трубку. Мне пока не хочется никому ничего объяснять, а от сестры так просто не отделаешься. Включив холодильник, я отправляюсь в супермаркет за едой. Вернувшись, складываю все, что купила в холодильник, и на меня накатывает тоска одиночества. Она точит меня.

Мне нужно позвонить папе и сестре.

Я думаю, думаю и думаю кому именно. Наконец решаю начать с сестры, и, как и ожидалось, через десять минут после звонка она уже стоит у моего порога. Ракель открывает дверь своим ключом и, увидев меня сидящей на диване, тихо говорит:

- Бууууулочка, что случилось, родная?

Вид сестры и ее беременного живота, ее взгляд становятся последней каплей, и когда она обнимает меня, у меня из груди вырываются рыдания, и я плачу, плачу и плачу. Все два часа, что я рыдаю, она качает меня и снова и снова повторяет, что мне не надо беспокоиться. Что бы там ни было, все к лучшему. Успокоившись, я гляжу на нее и спрашиваю:

- А где Лус?

- Дома у своей подружки. Я ей не сказала, что ты вернулась, и знаешь…

Я улыбаюсь и шепчу:

- И не рассказывай. Я хочу завтра поехать в Херес, навестить папу, а когда вернусь, зайду к ней, ладно?

- Договорились.

Я с нежностью глажу рукой ее огромный живот, а Ракель, не дав мне вымолвить и слова, выпаливает:

- Мы с Хесусом разводимся.

Я удивленно смотрю на нее. Все ли я хорошо расслышала? И с жесткостью, которой я в ней даже не подозревала, сестра объясняет:

- Я попросила папу и Эрика, чтобы они тебе ничего не говорили, чтобы не беспокоить. Но теперь, раз уж ты здесь, я считаю, что ты должна знать правду.

- Эрика?!

- Да, булочка…, и…

- Эрик все знал? – растерянно кричу я.

Сестра, ничего не понимая, берет меня за руки и шепчет:

- Да, родная. Но я запретила ему, рассказывать тебе об этом. Не злись за это на него.

Я не верю. Не верю собственным ушам!

Он разозлился на меня, потому что я не все ему говорила, а он сам в это же время скрывал от меня другие тайны. Невероятно, правда?

Я закрываю глаза и стараюсь успокоиться. У моей сестры огромная проблема, и, пытаясь забыть об Эрике и наших с ним разногласиях, я спрашиваю:

- Но… Что произошло?

- Он трахался с половиной Мадрида, - цинично объявляет сестра. – Я бы тебе уже давно рассказала, только ты бы мне не поверила.

Мы проговорили несколько часов. Эта новость абсолютно лишила меня почвы под ногами. Такого предательства от своего идиота-зятя я не ожидала. И зачем только мы верим этим дуракам! Но кто меня действительно удивляет, так это сестра. Обычно чрезмерно эмоциональная, внезапно она стала такой сосредоточенной и спокойной. Может, это беременность на нее так повлияла?

- А Лус? Как она это переносит?

Ракель смиренно качает головой.

- Хорошо. Хорошо переносит. Она очень расстроилась, когда я ей сказала, что мы с ее отцом разводимся. Но с тех пор как Хесус полтора месяца назад съехал из квартиры, она выглядит счастливой и, когда я ее вижу, улыбка не сходит с ее лица.

Мы говорим, говорим и говорим. Убедившись, насколько у сестры сильный характер и что она нормально переносит беременность и свалившиеся на нее неприятности, я интересуюсь:

- Моя машина на парковке?