Первоначально фильм назывался «Хлеб», затем «Посевная», но в итоге картина была наречена поэтичнее: «Из Лебяжьего сообщают». Фильм, снятый по собственному сценарию, в котором сам Шукшин и сыграл одну из главных ролей, не захотели пускать в кинопрокат, да и к производству допустили с большим скрипом. Так, во время обсуждения сценария на худсовете во ВГИКе Ю. Райзман обвинил дипломника в том, что его герои «живут скучно и мучительно» и в сценарии «искажено само ощущение жизни».
Шукшин три раза переделывал сценарий, освобождая его от излишней беллетризованности и нарочитой грубости, но тем не менее начальник Управления по производству фильмов из Министерства культуры Игорь Антонович Рачук все равно остался недовольным:
«Автор сценария “Из Лебяжьего сообщают” предполагал, очевидно, рассказать читателям и будущим зрителям о том, какие реальные жизненные обстоятельства стоят за нейтральными и маловыразительными газетными строчками, сколько, наконец, напряжения и энтузиазма потребовалось от участников уборочной кампании, чтобы закончить этот период в срок и с успехом. Однако “подноготная”, вскрытая автором, оказалась столь неприглядной, а люди, с которыми нас знакомит автор, настолько не вызывают ни расположения, ни уважения, что дочитав сценарий до конца, трудно найти в себе радость по поводу одержанной этими людьми производственной победы.
Особенно неприятны в этом смысле так называемые “положительные” герои. Стремясь придать этим образам живость и человечность, избежать ходульности, автор, на наш взгляд, утратил чувство меры. В результате — каждый из “положительных героев” оставляет ощущение человеческой неполноценности и литературной заданности».
В заключение чиновник предлагал автору доработать сценарий. Как отнесся Шукшин к этой критике (а письмо из Управления было доведено до его сведения), мы не знаем, однако вопреки пожеланиям тов. Рачука в тот же день, 27 июня 1960 года, режиссерский сценарий был утвержден директором 3-го творческого отделения «Мосфильма» тов. Н. Кивой, а еще через три дня вышел приказ директора «Мосфильма» В. Н. Сурина приступить к подготовительным работам.
Фильм снимался в Подмосковье, в Волоколамском районе летом — осенью 1960 года. Вряд ли это была конъюнктура — скорее дань тому периоду в жизни Василия Макаровича, когда он был связан с райкомами и с партийными деятелями районного масштаба, то есть той средой, куда его подталкивали в Сростках местные власти и от которой он в конце концов сбежал, как гоголевский Подколесин от женитьбы, разве что не выпрыгнув, а, напротив, впрыгнув во вгиковское окошко. По этой или другим причинам картина не удалась. Шукшин и сам понимал ее недостатки и позднее писал Сурину: «Я благодарен за то, что мне была предоставлена возможность сделать диплом на “Мосфильме”, я знаю, что она не во всем была удачной, эта работа, но я ведь и научился на ней многому». За дипломную работу Шукшин получил «отлично», но в теоретической части диплома, которая долгое время считалась утерянной и только недавно была найдена и опубликована Ларисой Ягунковой, он писал: «Хотелось сделать сценарий, который был бы как бы без начала и без конца, и чтоб “линии” в нем не пересекались, но чтоб ощущение главного — партийного, советского, человеческого — оставалось у зрителя. Я особенно с легкой душой пошел на это, потому что как раз до этого услышал на одной конференции призыв министра Михайлова: “Экспериментируйте!” Со злостью в душе думаю сейчас об этом, потому что я доэкспериментировался: картину прокат не покупает. Говорят: люди — ничего, люди есть, живые, но это не новелла. Не хватает бантика, с которым привыкли подавать картину зрителю».
Анатолий Заболоцкий процитировал в своей книге «Шукшин: в кадре и за кадром» слова Шукшина: «Диплом сочли слабеньким — я и не рыпался. Из общежития вгиковского на Яузе гнали, кормился актерством. Снимался где позовут, за многое теперь совестно. Михаил Ильич мог помочь мне, если б верил».
И Шукшин стал карабкаться сам. 1961 год. Институт был окончен, диплом защищен, надо, хочешь не хочешь, ехать по распределению, как уезжали тысячи молодых специалистов. Но Василий Макарович, который еще год назад сообщал матери о том, что на Москве свет клином не сошелся (а брату Ивану, правда, четырьмя годами ранее, писал про Новосибирск: «Я бы не охнул — поехал туда. Даже если бы здесь предложили сразу три постановки. У нас, кроме всего прочего, — производство гнетет»), ехать никуда не захотел. Это было его жесткое решение, его воля — из Москвы ни шагу, как-то перебиваться, перемогать, но — находиться здесь. Не для того он так тяжело в Москву входил, чтобы добровольно от нее отказаться, ибо только в Москве он мог добиться тех высоких целей, к которым стремился.
«Пускай достанет справку, что он умный, — сказала Лиза»
Снова потянулась мутная, неустроенная пора его жизни. Он пытался найти постоянную работу, но на работу не брали без прописки. К тому же Шукшин был не один. Фактически его женой в тот момент стала молодая студентка ВГИКа Лидия Александровна Александрова (впоследствии Чащина по мужу), чьи интервью еще активнее, нежели воспоминания Марии Шумской, нынче гуляют и ищут сочувствия в Интернете, но вряд ли могут служить вызывающим доверие биографическим материалом — так много в них женской мелочной обиды на якобы грубого, скаредного, гульливого Шукшина:
«Для меня Шукшин — это первая рюмка водки, первая сигарета, первая оплеуха, первый аборт, первая подлость и унижение, с которыми я столкнулась в жизни. Мне этот человек не сделал ничего хорошего, не подарил даже ни одного цветка в жизни, и я никогда не поверю ни одной женщине, что она была счастлива с Шукшиным. Никогда! Я слишком хорошо знаю его <…> Мучительно больно вспоминать, какой паскудой был этот великий актер, режиссер и писатель в семейной жизни. Меня бросало в краску при мысли о том, что я вытерпела почти пять лет того, чего уважающая себя женщина терпеть не должна».
По-своему рассказывал историю их знакомства Валентин Виноградов: «Как-то прихожу с работы, а Вася стоит в моем подъезде под лестницей. “Я пришел к тебе жениться! Знакомься, моя жена Лида Александрова”. Свадьба вышла веселой, хоть гостей и не было — только моя мама, я и Шукшин с Лидой. Вася принес с собой водки, портвейна. Мама очень не любила, когда я выпивал, поэтому села на другом конце стола… Прогудели целую ночь. Вот такая веселая свадьба была! Но вместе они прожили недолго».
Воспоминание Виноградова подтвердила и Лидия Александровна: «Так называемая свадьба у нас была, а вот загса и росписи не было. Отмечали у Вали Виноградова, там же провели и первую брачную ночь. На другой день, в общежитии, Вася посадил меня на колени и говорит: “Я умоляю тебя, будь со мной всю жизнь, будь мне верной. Поклянись, что не изменишь! Давай напишем эту клятву кровью”. В окно светила луна. Мы вырвали листок из тетрадки, булавкой прокололи пальцы, выдавили кровь и заостренной спичкой написали: “Я, Лида, клянусь…”, “Я, Вася, клянусь…” Мне казалось, что это гораздо серьезнее, чем штамп в паспорте. Хотя уже через несколько дней Вася бросил на пол листок с нашей клятвой, растоптал…»
А вот что рассказывал однокурсник Лидии Александровой актер Родион Нахапетов:
«Лида была русская красавица. Статная, с большими голубыми глазами и очень своенравная. Несколько раз она пряталась от разбушевавшегося Васи в нашей комнате.
— Опять? — смеялись мы. — С ножом?
— Нет! — задыхаясь, отвечала Лида. — Но он, черт, такой, что и кулаком пришибить может…»
«Александрова говорила, что Шукшин ее бил?» — спрашивали у Валентина Виноградова журналисты, и он отвечал: «Я вам скажу так: он вообще на ней по пьянке женился. Лида была типичной бабенкой среднего уровня. Пусть поблагодарит его за все, что он для нее сделал. Даже снял ее в картине “Живет такой парень”. Без него она вообще нигде не снялась бы. Говорить о нем как о жестоком человеке неправильно. Добрее его не было. Он был очень сдержанным, и для того, чтобы его вывести, нужно было сильно постараться!»
