Была или не была встреча с Пырьевым? Никаких свидетельств со стороны о ней нет. Мог Шукшин ее придумать, а потом всем про нее рассказывать, причем всякий раз по-новому, а его родственники и приятели с удовольствием эту байку подхватывали, выдавая ее за перст судьбы или за смешной анекдот? Запросто. Это отменный этюд, хорошо расписанная сценка о случайной встрече маститого кинорежиссера и доверчивого простодушного провинциала. Прямо сейчас иди и разыгрывай ее. Или давай задание разыграть студентам. И все-таки складывается впечатление, что вот как раз это Василий Макарович и не выдумал. Может быть, все было совсем по-другому, может быть, он сам искал этой встречи. Посмотрел, например, «Сказание о земле сибирской» или «Кубанских казаков», и захотелось земляка разыскать, как-то узнал, где тот живет, подкараулил или постучался в заветную дверь. А Пырьев, может, и в самом деле приветил его. И какая-то встреча состоялась. Возможно, даже не одна. Косвенное подтверждение тому можно найти в словах Шукшина, которые приводит в своей книге «Тяжесть креста» Василий Белов, и хотя, как говорила Ахматова, прямая речь в воспоминаниях уголовно наказуема, здесь тот случай, когда можно поверить — слишком достоверно звучит.

«Пырьев тоже с бабой скандалил. Зверь баба, выгнала нас обоих, когда я по-сибирски затесался в квартиру. До сих пор стыдно…»

Это «по-сибирски затесался в квартиру» вряд ли можно, а тем более нужно было выдумывать. Ни Белову, ни Шукшину. Молодой Шукшин мог искать встречи с сильными мира сего, а тем более ежели они земляки (землячество для Шукшина — непреложная ценность), это абсолютно вписывается в его творческую, жизненную стратегию, это как раз то, что он перенял, чему научился у умницы матери — находить и использовать в своих интересах нужных людей. Другое дело, что никакой прямой практической пользы знакомство с Пырьевым ему не принесло. Хотя, возможно, именно глядя на Пырьева с его фильмами, успехом, интересной жизнью и красавицей-женой, он и захотел стать режиссером.

Принято считать, что их встреча произошла в 1954 году, накануне вступительных экзаменов во ВГИК. Об этом пишет в мемуарах сестра Шукшина — Наталья, об этом говорится в примечаниях к собранию сочинений Шукшина (Барнаул, 2009), но едва ли с подобной датировкой можно согласиться. Встреча случилась раньше, о чем упоминал и сам Василий Макарович в интервью (до флота и до учительства на Алтае) — и по логике вещей, вероятнее всего, она могла случиться в 1949 году, когда Шукшин работал в Щербинке и часто бывал в Москве. И если это так, то земляк великого Пырьева о ней не забыл, держал в голове все эти годы, думал, когда постигал военную специальность в Ломоносове, когда ходил в наряды, ловил чужие радиосигналы, смотрел фильм «Далеко от Москвы» и спорил с моряками Черноморского флота о соотношении романа и его экранизации, когда валялся в севастопольском госпитале с болью в животе, когда, совершая свой маленький подвиг, готовился к экзаменам на аттестат зрелости, когда превратился из ученика в директора и пил водку с парнями в школьных коридорах, когда ездил на комсомольские конференции, выступал с лекциями о международном положении на полевых станах и обдумывал свое дальнейшее житье, когда размышлял, как поступить ему со школой, с Марией Шумской, и в нужный момент воспоминание выстрелило, сорвало его с места, направило во ВГИК на режиссерский факультет. И в этом смысле не Михаил Ильич Ромм, а Иван Александрович Пырьев стал самым первым шукшинским искусителем, соблазнителем и проводником в «долину змей», и это по его вине двинулся морячок, к досаде Василия Белова, скользким путем Эйзенштейна, вместо того чтобы сразу вступить на надежный каменистый шлях Шолохова.

Больше того, тот факт, что эта встреча произошла примерно в 1949-м, находит косвенное подтверждение в письме Шукшина его троюродному брату Ивану Попову от 13 января 1959 года. В нем Шукшин пишет о том, что недавно прошла конференция кинематографистов, на которой обсуждался фильм «Два Федора» и в обсуждении принял участие Пырьев (которому фильм не понравился). Таким образом, вторая встреча Шукшина с Пырьевым действительно состоялась десять лет спустя после первой, как и рассказывал Василий Макарович в интервью, а Пырьев, конечно, не узнал в исполнителе главной роли двадцатилетнего алтайского паренька, которого когда-то хотел приютить, к неудовольствию Марины Ладыниной, забывшей о том, что и сама она родом из смоленской деревни Скотинино, хотя всю жизнь этого названия стеснялась — сюжет чисто шукшинский.

Обратим внимание, насколько грамотно, по уставу, составлен этот документ (хотя выражение «мандатная комиссия» скорее из комсомольско-партийного лексикона, не иначе как сказалась общественная деятельность), а заодно отметем популярные байки о том, что Шукшин не знал, что есть-де такая профессия режиссер, и думал, будто актеры на площадке сами договариваются, кто и что будет говорить (как любит рассказывать, например, режиссер Александр Митта).

«Бред собачий! Так говорят только люди, которые его не знали!» — отзывался на слова Митты режиссер Валентин Виноградов, сокурсник Шукшина, демифологизируя одну из самых прочных околошукшинских легенд. В интервью Виноградова есть еще одна любопытная, психологически точная, хотя и совершенно не соответствующая действительности деталь: «Когда я увидел его впервые, он показался мне на диво странным. Какой нормальный человек придет поступать во ВГИК в гимнастерке и солдатских сапогах? Сразу пошел слух: Шукшин — сын секретаря Алтайского обкома партии и поэтому поступит по блату. Потом, конечно, выяснилось, что это не так». Но ведь и для другого шукшинского сокурсника, Александра Витальевича Гордона, Шукшин — сын репрессированного секретаря райкома партии на Алтае. Поверить в то, что он был сыном мужика, обоим казалось невозможным.

Вообще история поступления Василия Макаровича во ВГИК обыкновенно преподносится как чудо, как что-то фантастическое: как, каким образом, каким, если позволить себе нехитрую игру слов, макаром сумел простой деревенский парень с первого раза, без специальной подготовки, поступить в один из самых блатных, самых элитарных советских вузов, конкурс в который доходил до ста человек на место?

Красочная картина вгиковских коридоров летом 1954 года запечатлена в книге воспоминаний Александра Гордона «Не утоливший жажды»:

«В дни экзаменов даже подходить к дверям института было опасно для здоровья. С каждым шагом учащалось сердцебиение, поднималась температура. И если тебе удалось переступить порог святилища и остаться живым, не вызывая “скорой помощи”, гордись своей волей: ты победил первую человеческую слабость — трусость, и ты теперь не один. Сотни молодых людей жаждали попасть во ВГИК, горели желанием стать кинорежиссерами, актерами, операторами. Прославиться. На худой конец, просто вырваться из обыденной жизни. Тут были люди разного сорта: те, кому повезло сразу или не повезло никогда, быстро выдыхавшиеся и упорные, много лет подряд, из года в год сдававшие экзамены во ВГИК, параллельно и в театральные вузы, благо их в Москве немало. <…> Формально все абитуриенты равны в своих правах, сдай только на “отлично” экзамены! И что же, нет никаких предпочтений, ну хотя бы маленьких? Разумеется, есть. Если ты сын известных родителей из мира кино, литературы или партийной номенклатуры — твои шансы намного выше. Если ты ярко талантлив, тоже имеешь шанс. И совсем хорошо, если ты направлен по разнарядке из национальной республики — считай себя уже зачисленным в студенты… <…>