— Какие же здесь курсы, интересно? — сказал Слава. — Ну, я за ней?

— Давай, я подожду в машине.

Панарина вышла, перебежала мост, прошла немного по набережной и завернула под арку.

Минут через пять вернулся Вячеслав, доложил:

— Третий этаж, двадцать седьмая квартира.

— Узнаешь, кто прописан, кто живет, ну и все прочее. Подожди, когда выйдет. Дальше — по обстоятельствам. Я домой на метро. Позвони.

И они расстались.

Я вошел под арку, поднялся на третий этаж по черной лестнице, предварительно проверив парадную дверь, выходившую на набережную. Она, естественно, была заколочена. Старые дома и старые лестницы всегда привлекали меня. Все казалось, что по ним вот-вот спустится кто-нибудь из персонажей романов Булгакова, хотя внешний вид этих домов скорее напоминал о «разрухе в головах», по выражению того же булгаковского профессора Преображенского.

На площадку третьего этажа выходили четыре двери. Из-за крайней справа, тридцать третьей квартиры — причуды петербургских жилконтор — доносились глухие звуки ударных. Здесь гоняли рок, значит, среди жильцов была молодежь.

Я позвонил и приготовился на вопрос: «Кто там?» ответить: «Ваш сосед из двадцать шестой квартиры», хотя, честно говоря, плохо представлял себе, где она находится, поскольку, кроме двадцать седьмой, на площадке расположены были двери еще двух квартир — двадцать восьмой и двадцать девятой. Предполагалось, что двадцать шестая должна быть этажом ниже.

Но у меня никто ничего не спросил. Дверь открылась. На пороге стоял парень лет семнадцати.

— Прошу прощения, не могу ли я с вами переговорить. — Я протянул ему удостоверение.

Он внимательно изучил его, сверил фотографию с моей физиономией и сказал:

— Вообще-то я спешу. Если только недолго, — и впустил меня в квартиру. В полумраке уходящего вдаль коридора белели двери. Коммуналка. Парень открыл первую слева, где грохотал рок.

— Проходите. Вы что хотите узнать? Обо мне что-нибудь или о соседях?

— О соседях, — улыбнулся я и попросил: — Сделайте чуть потише, пожалуйста. Это ненадолго.

Парень прикрутил колесико магнитофона.

— Итак, меня зовут Вячеслав Андреевич. Фамилия Батогов. С кем имею честь?

Парень ничуть не смутился таким церемонным обращением.

— Сергей меня зовут. А фамилия вам, наверное, не нужна?

— Пожалуй. Сергей, меня интересуют ваши соседи из двадцать седьмой квартиры. Вы не могли бы рассказать о них? Кто там живет, чем занимается?

— А вам зачем?

— Да, понимаете, сейчас зашла к ним девушка, на которую у меня есть виды. Причем самые серьезные. Но боюсь, она меня обманывает. Вот уже четвертый раз за неделю обещает прийти на свидание, но в последний момент говорит, что занята, и отказывается. Я понимаю, что следить нехорошо за женщиной, но не удержался, понаблюдал. И вот уже второй раз вечером, когда мы с ней могли бы встретиться и прекрасно провести время, она приезжает сюда и заходит в эту квартиру. Я думаю: «Наплевать, использую свое служебное положение, покажу удостоверение в соседней квартире и расспрошу, кто здесь живет».

Парень явно сомневался в моей искренности. Он помялся, повторил тоскливо:

— Да я спешу вообще-то. — Но, еще раз взглянув на меня и убедившись, что я не собираюсь уходить, махнул рукой. — Я не знаю почти никого в доме. Так, лица знакомые, здороваюсь, а кто есть кто — не интересуюсь. Двадцать седьмая квартира самая маленькая, двухкомнатая. Они на всех этажах — над двадцать седьмой и под двадцать седьмой — двухкомнатные. Знаю, что сейчас там живет карлик… Ну, вернее, не карлик, а человек небольшого роста. Раньше он с матерью жил, несколько лет тому назад мать умерла. Потом кто-то из соседей в нашей квартире говорил, что он уроки начал давать. Вроде он специалист по истории Англии. Ну и английский знает. Но все это я слышал мимоходом от соседей и родителей.

— Но ведь вы, наверное, видите, много ли к нему ходит людей?

— Ходят молодые женщины в основном. А много или мало, не знаю. Соседи сплетничали, что девицы к нему ходят, а жениться он не может. Так ведь он ущербный!

— А самого главного не сказали. Как его зовут?

— Павел Владимирович, а фамилию точно не помню. Что-то вроде Акопов или Акопян. Не помню.

— Ну, ладно, спасибо. Попробую подождать свою Лену на улице, если она еще не ушла.

Выйдя из комнаты, мы столкнулись с женщиной, которая только что вошла в квартиру. Она настороженно посмотрела на меня, но я предоставил объясняться Сергею, а сам вышел.

Спустившись вниз, я сел в машину и решил, что не грех потревожить адресный. По рации связался с дежурным, назвал себя, попросил уточнить фамилию и профессию гражданина, прописанного по интересующему меня адресу. Через пару минут получил ответ: Агапов Павел Владимирович, 1951 года рождения, историк. В настоящее время не работает.

Я подогнал машину поближе к подворотне, уселся поудобнее и стал ждать. Почему я решил остаться, хотя выяснил все, что велел Акимыч, не знаю. Интуиция здесь ни при чем. Скорее, запомнилась фраза, услышанная на Ленинском. Перед нашим звонком Панарин кричал: «Шляешься к этому уроду каждый день, пропадаешь часами, на дом наплевать». Опять же Сергей обмолвился: «Ущербный». А если урод и ущербный, что там делать молодой интересной женщине, да еще каждый день пропадать часами.

Сидеть мне пришлось около двух часов. В двадцать один десять Панарина вышла из подворотни. Я тронулся с места, обогнал ее, выскочил из машины.

— Прошу прощения, Ирина Юрьевна, здесь стоять никак нельзя. Еще две минуты, и меня оштрафуют, так что садитесь быстрее в машину, я довезу вас до дома. — Я выпалил все это на одном дыхании, галантно взял женщину под руку, еще раз продемонстрировав свое удостоверение, хотя в слабом свете фонарей она вряд ли могла что-нибудь разглядеть.

Да вы что, я сейчас закричу. — Она стала вырываться.

— Ну зачем же кричать? — увещевал я. — Вы же меня видели сегодня. Мы к вам на Ленинский приходили.

Панарина наконец перестала сопротивляться, молча села в машину.

Я уселся за руль и, стараясь закрепить эффект внезапности, продолжал болтать:

— А я еду домой, смотрю: что такое, знакомая дама на набережной. Ну, думаю, не иначе перст судьбы. Я ведь собирался с вами завтра поговорить. Но, как утверждает мой шеф, старший следователь Стрельцов, никогда не откладывай на завтра свидания с женщиной, тем более прекрасной, если можно осуществить его немедленно.

— Перестаньте, — устало отмахнулась Панарина. — И скажите наконец, что вам нужно. Вы что, следили за мной?

— Да нет… Впрочем, не то чтобы следил, но решил поинтересоваться, на какие курсы вы так спешили. Тем более супруг ваш назвал эти курсы в единственном числе и в мужском роде. Помните? «Шляешься к этому… уроду». Прошу прощения, это не я, это Владислав Дмитриевич так выразился.

— Ну хватит же!

— Отчего же? Это ведь не я, это ваш уважаемый супруг так неуважительно и, прямо скажем, грубо назвал Павла Владимировича уродом.

— А откуда вы знаете, как его зовут? Вы с ним знакомы?

— «Знаком» — пожалуй, громко сказано. «Наслышан» — будет точнее. А что, он действительно хороший преподаватель?

— Очень хороший. И человек замечательный. Умница, эрудит, в истории Великобритании любого профессора за пояс заткнет. А язык преподает так, что… влюбиться можно.

— В язык? — невинно спросил я.

— Конечно. Не в него же самого. Но, между прочим, когда Павел Владимирович начинает говорить, можно забыть обо всем… И о его росте, и о внешности. Это удивительный человек.

— Потрясающе! Впрочем, я знавал удивительных, редких по уму и обаянию лилипутов…

— Он не лилипут! У Павла Владимировича небольшие отклонения в гипофизе, поэтому он непропорционально сложен, и хотя голова его совершенно такая же, как у нормального мужчины, но при небольшом росте кажется слишком большой. Но когда знакомишься с ним ближе — все это перестаешь замечать.