Ошеломленный таким богатством, я только вздыхал.

Скоро мы вновь были в горнице, где прикончили наливку Ивана Васильевича, и, почувствовав приятную тяжесть в теле и легкость в ногах, направились в гостиницу.

Через день мы уже были в Питере. А еще через день меня пригласил Семенцов и выдал премию в конверте — двести зеленых, при этом расписался я в его личной ведомости, где стояли две фамилии, его и моя.

— Шеф доволен, — коротко прокомментировал Семенцов. — Считает, поработали на благо издательства хорошо.

— Спасибо, — скромно ответил я, подумав про себя, что, поскольку «премия» явно не соответствует моему вкладу как в общее дело, так и в дело расширения коллекции Михальченко, получил я столь баснословную сумму явно авансом.

Служба шла своим чередом. У Евграфа Акимовича утешительных новостей было мало. Машина, на которой уехали киллеры, оказалась краденой, номера фальшивые.

По данным ФСБ, из Афганистана прибыл или вот-вот должен был прибыть груз опия-сырца. Но кто курьер, кому адресован груз, где складируется, пока не известно.

У меня же подоспела новая командировка. На этот раз — целевая.

Меня вызвал Михальченко и сказал:

— Станислав, поедешь с Семенцовым в Светлозерск. Меня очень интересует русский фарфор XVIII века. Там когда-то был завод, довольно известный. Поговорите с музейными работниками, может, они вам подскажут старожилов, у которых можно приобрести изделия, так сказать, отдельно взятые или в комплекте. Вдруг сервиз у кого сохранился? — Михальченко говорил о фарфоре XVIII века так, словно просил меня купить пару дюжин ложек из нержавейки.

Но хозяин — барин. Прибыв на место, мы первым делом направились в музей.

Старенькое кирпичное здание еще дореволюционной постройки явно под музей не предназначалось. Очевидно, когда-то этот особняк принадлежал местному купцу.

Смотрителей в залах практически не было, мне почему-то подумалось, что и охрана, и сигнализация здесь, мягко говоря, не на высоте. Музейчик был небольшой, считался краеведческим. Выставлены здесь были в основном изделия местных народных промыслов. Собственно, главная ценность музея — коллекция фарфора XVIII — начала XIX века. Экспозиция была большая, помещалась в трех витринах типа «саркофаг».

К нам вышла усталая женщина в вязаной кофте, темной юбке, лет тридцати пяти, представилась Ольгой Леонидовной Катушевой — директором, спросила с надеждой, не журналисты ли мы. Услышав отрицательный ответ, вздохнула.

— Не знаю уж, к кому и обращаться, на каждого случайного посетителя смотрю со страхом и надеждой.

— А почему со страхом? — полюбопытствовал я.

— Да, ерунда. Просто боюсь, забредет какой-нибудь любитель легкой наживы, а у нас и сигнализация толком не работает, и охрана — старик с берданкой. А с надеждой потому, что, может, услышат наши стоны в столицах, хоть чем-то помогут. У нас всего лишь один вот этот большой зал да три комнаты. А экспонаты есть очень ценные. Одна коллекция фарфора чего стоит! Единственная на всю страну! Вот только и сумели на сигнализацию поставить, да и то примитивную. А вы у нас как будто были? — спросила Ольга Леонидовна, повернувшись в Диме. — Лицо вроде знакомое.

Семенцов подтвердил и сказал, что мы — художники из Питера, из общественной организации по оказанию помощи провинциальным музеям. Он здесь и раньше бывал и вот решил с коллегой приехать.

— Сами мы, конечно, мало что можем, — добавил Дима, — но пытаемся, обиваем пороги, пишем. Иногда удается кое-кому помочь.

Я удивился, но промолчал. О таком обороте дела мы вроде не договаривались.

Ольга Леонидовна обрадовалась, пригласила нас к себе в кабинет, стала чаем угощать.

При этом я с горечью, но не без умиления подумал о том, как приветливы и доверчивы наши люди, особенно в провинции.

— Вы знаете, — сказала Ольга Леонидовна, — к нам приезжала три года назад, как раз перед пожаром, девушка-аспирантка из Москвы, она диссертацию писала по русскому фарфору. Так вот, эта самая Светлана два месяца здесь жила и сделала полную опись всех предметов коллекции с подробной характеристикой каждого. И после этого часто сюда наведывается. Каждый предмет чуть ли не облизывает, каждый завиток на росписи изучает.

— У вас пожар был? — с удивлением спросил я. Семенцова, казалось, этот факт вовсе не заинтересовал.

— Да, страху натерпелись! Но практически ничего не потеряли. На чердаке сено загорелось, мальчишки туда любили лазать, все думали, клад найдут. Мы почти все вынесли, и в первую очередь фарфор. И, представьте, какие замечательные люди у нас: ни одного предмета не разбили, не потеряли. Пострадала только угловая комната, погибло много хохломы, несколько прялок, шесть шкатулок палехских.

— Быстро погасили? — спросил я.

— Слава Богу, быстро. И ремонт сделали быстро. Добровольцы-энтузиасты нашлись, и райцентр помог.

— А куда же вы фарфор вынесли? — поинтересовался я.

— Сначала на улицу, в коробки складывали, потом перенесли коробки ко мне в подвал.

— А остальные экспонаты?

— Картины тоже ко мне, а остальное люди взяли по домам. Но вернули все до последней ложки! — гордо сказала Ольга Леонидовна.

— Да, натерпелись вы! — посочувствовал я. — А как девушка, диссертацию написала?

— Заканчивает. Недавно письмо получила от нее, снова к нам собирается.

— Понятно! Ну спасибо, Ольга Леонидовна, вернемся в Питер, главная забота будет — ваш музей, — сказал Семенцов, и мы стали прощаться.

То, что мы ничего не узнали о старожилах — обладателях фарфора, казалось, его ничуть не волновало.

На следующий день Дима вдруг сказал:

— Поедем в Вологду!

В Вологду так в Вологду. Но, приехав, к Ивану Васильевичу мы уже не пошли. Дима предложил:

— На охоту хочешь сходить?

— На какую охоту? — почему-то испугался я.

— В лес сходим, за зайчиками, птичками.

— Да у нас нет ничего! Ни лыж, ни ботинок, ни ружей, наконец!

— Это дело наживное! — махнул рукой Дима. — У меня здесь старые дружки есть. У тебя нога какого размера?

— Сорок три!

— Все будет в лучшем виде. — И он ушел.

Через два часа гостиничный номер был завален охотничьим снаряжением. Рюкзаки, ботинки, ружья, патроны, котелок, ложки, да плюс ко всему Семенцов притащил старые, но вполне сносные свитера, штаны из чертовой кожи и два ватника.

Да, Тамара была права: Дима Семенцов всем снабженцам снабженец.

Я не понимал смысла нашей охотничьей экспедиции, но решил помалкивать.

На следующее утро в номер явился высокий румяный парень в финском спортивном костюме и весело осведомился:

— Готовы, охотнички?

— Поехали, Петя, — ответил Семенцов, и через пару минут мы уже уселись со всем снаряжением в еще не старую «Ниву», а спустя полчаса Петя доставил нас в небольшую деревушку, на въезде в которую стоял указатель с надписью «Чикино», и заявил:

— Конечная остановка. Вагон дальше не идет.

Мы вылезли. Дима сунул владельцу «Нивы» несколько бумажек и сказал:

— Значит, как договорились. Послезавтра с восемнадцати ждешь на этом самом месте.

— Слушаюсь, гражданин начальник. Карета будет! Ни пуха ни пера!

— К черту! — буркнул Дима, и мы, нагрузившись рюкзаками, ружьями, встали на лыжи и тронулись к недалекому лесу.

Часа два мы шли довольно быстро, потом пошло редколесье, местность стала напоминать болото, заросшее чахлыми сосенками и осинами.

Семенцов остановился, выбрал пенек, указал мне на другой, извлек из рюкзака термос с чаем и кружку, налил мне и сказал:

— Попей! Чай с травкой местной, она сил прибавляет, а силы тебе с непривычки понадобятся. Сейчас сплошь болота пойдут. Держись за мной. Хоть и замерзло все, но местами на пути теплые ключи попадутся, не свались в промоину.

Я послушно глотнул горячего настоя. Какие в нем были намешаны травы, конечно, не понял. Любая трава, по мне, в настое пахнет травой. Отличаю я разве что вкус мяты, которой здесь явно не было.