Франц нашелся на кухне жадно пьющим воду из-под крана. Оттопыренная попка притягивала взгляд, заново воспламеняя только остывшие угли похоти и совести – ядреная смесь. Щедро шлепнул по мягкой выпуклости, выплескивая негодование – жалкая попытка отмщения моих душевных мук.

- Франц! Всю грязь собрал? – его руки были по локоть серые. Когда он развернулся ко мне своей хитрющей рожицей, физиономия тоже оказалась расписана тайными письменами. Трубочист.

- Я такое нашел! Пойдем, покажу! – цепко схватив за руку, меня потащили к лестнице наверх.

Моя Любовь привел меня в одну из двух спален, что делили между собой второй этаж. Из окна открывался великолепный вид на озеро в пестрых всполохах вечернего неба. Грей поставил меня за собой и по-хозяйски «обмотался» моими руками, будто я шарф. В ближайшие минуты мы наблюдали небесное представление: вода «горела» заревом, в то время как с высоты подкрадывалась фиолетовая ночь с россыпью звезд.

Прямо за мной стояла кровать, с которой уже варварски сорвали чехол. А вот место, где предполагаемый «кто-то» растянулся на полу. С одного края шторного карниза была оборвана гардина. Видимо, именно её пыль была собрана лицом моего обожаемого Чуда. Вот место, где они «воевали».

Я попятился и, не выпуская из объятий Гре… Франи, уселся на кровать.

- Расскажешь мне, что здесь произошло? – Франц по-обезьяньи ловко развернулся на коленках и подло завалил меня на спину.

- Я раздвигал шторы. Их заело. Я чуть-чуть потянул и БАЦ! – руки изобразили взрыв. Для верности Франи подпрыгнул на бедрах, а мне же оставалось только мысленно взвыть, оставаясь внешне спокойным.

- Рванул?

- Нет! Чуть-чуть потянул.

- Рванул изо всех сил? – предположил я, начав нещадно щекотать проказника. Комната быстро наполнилась звонким смехом:

- Чуть-чуть, - он не сдавался. Смеясь, Франц завалился набок. Я же с удовольствием притянул его к себе и нежно поцеловал в губы, мягко их коснувшись. Если я и позволял себе целовать Франи в губы, то только с запертым на «засов зубов» языком. Сладкие, мягкие губы - нежные, ласковые, податливые и доверчивые. Невозможно опошлить. Прикосновения к губам Франи стали для меня глотком чистой воды, живой и сверкающей.

- Люблю, - прошептав заветное заклятие, я, закрыл глаза, растворяясь в тепле Франи. Незабываемо, томно, волшебно.

- И я люблю, - тихо ответил возлюбленный, плотнее прижимаясь ко мне.

Проснулся от громкого чиха. Оказывается, мы задремали.

- Франи, если тебе так понравилась эта комната, то она будет твоей. Себе я постелю в соседней. А сейчас нам надо поужинать, поменять постельное белье и укладываться баиньки, – проверяя степень чистоты белья, я отогнул край покрывала. - Или оно чистое? – «Вроде чистое… Может не менять?» - блуждали беспокойные мысли.

- Нет!

- Ай, не кричи, - на меня смотрели два сердитых глаза. – Что «нет»? Есть не хочешь? Или ты сбил сон нашей незапланированной дрёмой?

- У нас будет общая комната!

- Франи, ты капризничаешь? – пытаюсь пошутить. Потому что спать в одной кровати мне не улыбалось. Я и так весь уже извелся.

- Не хочу спать один в незнакомом доме! Я не усну! Мне страшно! – он откровенно капризничал. Более того, вцепился в меня клещом и тряс за плечи со всей дури, то есть со всего ума.

- Хорошо, - иду на поводу капризного чудища, мысленно уже копая себе могилку. – А теперь пойдем хотя бы выпьем вечерний чай, а дальше нам еще придется готовить эту комнату ко сну.

Довольный Франц спрыгнул с кровати и, страшно топая по ступеням лестницы, унесся вниз. В темном помещении тут же раздался грохот. Допрыгался… Стемнело, а свет-то не включен.

Попрыгун нашелся недалеко от лестницы рядом с перевернутым стулом. Он, всхлипывая, сидел на полу и баюкал разбитую коленку. Щелкнул реле освещения.

- Где вавка? – подошёл к Франи и встал на колени.

- Вот… - жалобно протянув гласную, показал мне на колено. Склонился над обиженной ножкой и поцеловал место ушиба.

- Всё. Теперь скоро пройдет, - улыбнулся, смотря во влажные глаза. – Подымайся, - помог встать. Поднял рядом валяющийся стул и, поставив его на ножки, усадил за стол моего мальчика.

Посуда (основные предметы) в кухонных шкафчиках была. После ревизии нашлось все, что может пригодиться для приготовления и испития чая. Подогрел в микроволновке часть ужина. Франи от ужина отказался, а вот от конфет с чаем нет. Пришлось еду запаковывать назавтра и ставить в холодильник. К лучшему. Не будет завтра болеть голова о том, чем позавтракать, - философски заключил я.

Вторая часть «Марлезонского балета» была сложней: вымыть пол в спальне, пропылесосить гардины, повесить сорванную штору обратно, убрать чехлы, понять, что пол опять грязный и снова его помыть... Мы оба умотались за день, а эта уборка выжала последние силы. Упали в постель в полуобморочном состоянии. Но радовался я рано. Часа в три ночи меня разбудили стоны Вернера. Он метался в бреду, стонал и что-то говорил, однако то, что он говорил - разобрать было невозможно. Пришлось крепко его обнять и тихо нашёптывать успокаивающие слова – помогло. Пролежав с час, понял, что ни в одном глазу. Желудок свело судорогой – проснулся ночной жор. Мрак. Костяной рукой голод повел меня к холодильнику. Прощай курочка, я буду помнить тебя. Ты погибла за бравое дело. Хотел съесть одну ножку… не заметил, как смолотил всю курицу… Расстраиваться не стал, вспомнив поговорку, что у каждого дня свои заботы.

Разбудило нас солнце. Вставать не хотелось. Теплое тело распласталось на мне, лишая воли. Мы проснулись почти одновременно, и оба не хотели шевелиться. Но природа взяла свое, подгоняя нас в сантехнические дали. Хорошо эти «дали» были и на втором этаже.

Вся неделя прошла в заботах. Уборка, мелкий ремонт – мы все делали своими руками и сообща. Приходилось много чего докупать. Мы ездили в Зальцбург, записались там на курсы языка. Облазили всю округу. Нашли парочку уютных местных магазинчиков, кафешек.