Генератор имел ещё одну общую с живыми организмами черту, - в это монолитное сооружение, скорее выращенное, чем построенное, нельзя было войти. Вломиться внутрь силой нечего было и думать - здесь, возле центра Зеркала, его защитная мощь так возрастала, что даже мертвый металл почти уравнивался с неразрушимой живой материей. Конечно, это значило, что для механизмов Генератора и подавно не будет сноса... но то, что любая машина рано или поздно ломается, понимали все. Генератор мог протянуть ещё тысячи лет - но, рано или поздно, Зеркало Мира исчезнет. Его природа до сих пор оставалась загадкой, хотя устройство Генератора Лэйми знал хорошо, - его строительные чертежи были давным-давно найдены и выставлены в Библиотеке.
Под исполинскими плитами броневой облицовки пирамиды, достигавшими в толщину шести метров, скрывался колоссальный тороид термоядерного реактора. Оплетенный множеством труб и кабелей, он заполнял её почти целиком, питая энергией второй колоссальный тороид - Ускоритель, создающий над городом силовое поле. В пустой сердцевине тора, под четверкой центральных шпилей, стоял Проектор Зеркала. Именно излучаемые им волны - или нечто другое - придавали Зеркалу и всем, кого оно скрывало, неразрушимую прочность.
Обширные подземелья пирамиды занимали вспомогательные машины. В самом их центре, под Проектором, хранилось термоядерное топливо, - как хвалились проектировщики, его запаса хватит на десять тысяч лет, - но большую часть подвала занимали насосы и теплообменники. Реактор излучал мало тепла, - в сравнении с его мощностью, - но его приходилось охлаждать водой и сбрасывать её в реку по подземным туннелям. В неизменном круговороте тепло переходило в воздух... а потом ускользало за Зеркало. В этом заключалось одно из самых удивительных его свойств - абсолютно непроницаемое снаружи, изнутри оно было прозрачно - хотя бы частично. Впрочем, за то, что тепло, уходящее из их мира, попадает в мир внешний, а не во что-то, что лежит вне обычных измерений, ручаться бы никто не стал...
Лэйми остановил скутер у начала широкой стальной лестницы, ведущей на плоскую крышу Генератора - там, под таинственным солнцем их мира, помещался Круг Снов. Там, в мягких удобнейших ложах, сейчас спали сновидцы, вбирая в себя неисчислимые видения Вторичного Мира. Они, конечно же, являлись во сне в любом месте Хониара, - но в Круге Снов этот процесс неизмеримо ускорялся. Лэйми тоже отдал дань этому увлечению, - и оттолкнуло его, как ни странно, то, что Вторичный Мир виделся ему яснее, чем остальным. Он словно проваливался в бездну - настолько крепким становился сон - а проснувшись долго не мог понять, по какую он сторону Реальности. Его сны в Круге становились удивительно сложными, нездешними, - но сам он чувствовал себя совершенно выжатым, словно комок мокрой ваты, и проснувшись еле мог двигаться. Под Зеркалом вполне можно было сойти с ума, и Лэйми оставил сомнительную затею. Менее восприимчивым сновидцам, впрочем, ничего не делалось.
Он уже очень давно не бывал в Круге, но здесь, у его подножия, стоял множество раз - сначала одержимый сомнениями, потом - по ставшему его личной религией ритуалу поклонения сердцу их мира. Но, с какими бы чувствами он не приходил сюда, уходил он с одним - с облегчением. Нерушимая громада Генератора давала ему уверенность в незыблемости его маленькой Вселенной.
Убедившись, что здесь ничто не изменилось, Лэйми вернулся на проспект. Древние заграждения опоясывала подковой широкая улица, упираясь торцами в берега реки. На ней стояло кое-что гораздо более интересное, чем безответный монолит Генератора - Арсенальная Гора, второй, после Библиотеки, центр жизни мира. Её построили, как центр управления Зеркалом, но от тех пультов давно ничего не осталось, - их частью разбили, частью разобрали из любопытства ещё в первые годы изоляции. Когда их значение поняли, было уже поздно... Теперь здесь трудились те, кто Вторичному и прочим мирам Библиотеки предпочитал работу с мертвой материей. Их было меньше, но их труды были гораздо более важны. Когда ресурс Генератора иссякнет, именно от Арсенальной Горы будет зависеть, - быть ли их миру, и его обитатели хорошо это понимали...
По форме Арсенальная Гора была точной копией скрывавшего её в своей вечной тени Генератора, - такая же плоская, срезанная пирамида, только в четыре раза меньше. Стены её были мраморно-бледными, глухими, без малейших признаков окон, вдоль кромки крыши выстроились восемь тонких стальных башен-труб, увенчанных многогранниками лазерных пушек. Лэйми знал, что они до сих пор могли стрелять...
Вход в Арсенальную Гору ничем не был закрыт, но толстенная плита террасы, нависавшая над ним громадным балконом, в любой миг могла повернуться на поперечной оси, наглухо перекрыв и его, и громадное окно над ней. Дальше, во всю длину Горы, тянулся исполинский коридор, или, точнее сказать, каньон с отклоненными внутрь стенами. Вдоль них шли в несколько ярусов террасы, соединенные поперечными мостами. На плоском потолке ослепительно ярко светились белые панели. Здесь было пусто - конечно, Арсенальная Гора и раньше не могла похвастать оживленностью, но такое Лэйми замечал впервые. Впрочем, он уже, наверное, несколько месяцев не бывал здесь, слишком занятый своим Вторичным Миром...
Вход неизменно стерегли боевые звери Империи - безглазые, шестиногие, все словно отлитые из матового гибкого серебра. Убить здесь они никого не могли, а вот проглотить и пленить в своей утробе, - пожалуйста. Лэйми пропуск не требовался, - эти твари его знали. Как знали - хотя бы по описаниям - и ТЕХ, которых не удалось изловить. Иные их собратья стерегли Кладбище, - совсем близко от Арсенальной Горы, - иные бродили по окраинам мира в поисках ТЕХ, - но ТЕ необъяснимым образом ускользали от чудовищных стражей, и время от времени устраивали дерзкие вылазки в обитаемые районы мира...
Опустив скутер на пол, Лэйми свернул в просторный поперечный коридор. Тот вел в главную лабораторию Арсенальной Горы - где, едва ли ни с самого начала их мира, жил и работал Аннит Охэйо, младший брат автора лунокрушения, принца Хенната. Лэйми без зазрения совести вставил друзей в придуманную им историю, - если он сам там есть, то почему бы ни быть и друзьям? - и именно поэтому никому не решался показать свой первый труд.
3.
В мире не было ни власти, ни вождя. Его обитатели делали, что хотели, и гуляли, где хотели. Объединить их могли лишь общие интересы. Но если бы вождь всё же потребовался, Аннит Охэйо, несомненно, стал бы им - по способностям, а не потому, что был четвертым, младшим сыном Императрицы. Право рождения ничего не значило под Зеркалом, где рождений не было вообще. Лэйми считал его лучшим из своих друзей, хотя встречались они редко, - слишком уж разошлись их наклонности. Охэйо не выносил болтовни о Вторичном Мире, считая её глупой тратой времени. Но они знали друг друга с самого начала, и одно это перечеркивало любые возможные разногласия...
Вход в лабораторию - она же и дом наследника Империи - заграждала монолитная стальная плита толщиной дюймов в восемь. Стучать по ней было бы занятием бесполезным, но, к счастью, рядом имелся звонок. Лэйми пришлось давить на него всего какую-то минуту. Потом броневая плита сдвинулась, и Охэйо появился на пороге - босой, в черно-сером полосатом халате. Судя по растрепанным волосам принца и его разинутому в широком зевке рту Лэйми имел глупость его разбудить.
Как и все жители Хониара, Охэйо, несмотря на возраст, казался ловким и гибким юношей с красивым лицом полукровки. Его отец был родом из ледяных пустынь Севера, мать - из Южной Ламайа, и сочетание получилось необычное. Сочетание чувственной внешности с талантом математика также было странным и возбуждало бессознательную зависть. Волосы у Охэйо были черные, густые и блестящие, кожа - молочно-белой, отливающей тусклым серебром, такой гладкой, что его лицо казалось маской - в те, довольно редкие, мгновения, когда на нем не отражалось никаких эмоций. Длинные зеленые глаза Охэйо удивили бы всех его предков. Но главное, что отличало Аннита от остальных обитателей мира - его увлеченность. Он постоянно что-то делал, и именно поэтому успевал сделать больше, чем остальные могли представить. Именно он был создателем брахмастры - оружия, которое стало как бы итоговым, потому что создать более совершенное было уже невозможно.
