Вдруг ему вспомнились "Хроники расстрелянной луны", другая, столь же важная история, которой не было в доме, - и в памяти, как оказалось, тоже. Это очень встревожило его, - словно он потерял часть себя... и ему захотелось как можно быстрее отыскать её.
Лэйми отбросил одеяло, вскочил, и, вновь поёжившись, торопливо оделся. Он так увлекся чтением, что комната Муравейника показалась ему на миг странной, - покрытая темно-пёстрым мехом внутренность неправильного, приплюснутого пузыря, освещенного дюжиной матово-белых ламп-окошек величиной с тарелку. Они без очевидного порядка сияли на стенах, на потолке, и на полу тоже. Пол был неровный, на одном из его выступов лежала постель. Мебели здесь не водилось, и многочисленные вещи Лэйми хранились в мешкообразных углублениях стен. Сам он был рослый и стройный парень, хорошо сложенный и крепкий, с густыми рыжеватыми волосами, падавшими на шею. Его хмурое широковатое лицо казалось вырезанным из светло-золотистого камня - в те, довольно редкие мгновения, когда на нем не отражалось никаких эмоций.
Открыв тяжелый выпуклый люк, он через узкую горловину выполз в малый коридор - темную, покрытую изнутри мехом неправильную трубу, настолько тесную, что вверх пришлось ползти на четвереньках. Метров через десять она вывела в большой коридор Муравейника - точно такой же, только высотой метра в три и залитый таинственным зеленоватым светом врезанных в стены ламп-тарелок. Сонная истома, казалось, плавала здесь в воздухе.
Хотя по часам Хониара был уже полдень, никто не встретился ему - за исключением девушки в одних легкомысленных шортиках и платке, наброшенном на плечи и небрежно завязанном на груди; расходясь, они улыбнулись и кивнули друг другу.
Метров через двести коридор вышел в вестибюль. Пустой бетонный зал - остаток имперского убежища - являл собой разительный контраст с биологическим стилем Муравейника. В нем всегда ходили босиком, и тут, на скамейках, длинными рядами стояли сандалии и башмаки.
Лэйми обулся и, нажав кнопку, открыл восьмидюймовой толщины стальную дверь. Чтобы открыть её снаружи, был нужен сложный код. Пока эта дверь не пригодилась ни разу, но Муравейник не спешил отказаться от неё: если хотя бы один из ТЕХ проник внутрь, платить пришлось бы слишком дорого.
Длинная винтовая лестница в шахте старой вытяжной башни кончалась кольцевой галереей на высоте метров пяти. Едва выйдя на неё, Лэйми вновь поёжился: хотя Муравейник не отапливался, снаружи было заметно холоднее.
Хотя замкнутый мир Хониара был всего десяти миль в диаметре, синевато-чёрный свод Зеркала, усыпанный множеством звёзд, создавал ощущение беспредельного простора. Оно казалось ему настоящим небом раннего рассвета. Над тусклой коричневато-красной полосой застывшей на востоке низкой зари парили зеленовато-голубые перья серебристых облаков, а выше, на фоне тускнеющей сини, горело три особенно ярких звезды - ослепительно-белая, красновато-желтая и ещё одна, цвета рыжего золота. Звёзды никогда не двигались, заря не гасла и не становилась ярче, но и смотреть на неё можно было бесконечно.
Лэйми с наслаждением вдохнул холодный, влажный воздух и побрел по галерее, лениво осматриваясь. На юге, за кромкой обрыва, скрывалась невидимая отсюда река; на севере тянулись белые многоэтажные дома, таинственно-бледные в вечном рассветном сиянии. В их освещенных кое-где окнах мелькали иногда беззвучно скользящие фигурки, - это был один из самых густонаселенных районов.
На западе, между домами и рекой, высилась плоская, срезанная пирамида Генератора Зеркала, вся словно отлитая из темного металла. Даже на таком расстоянии Лэйми ощущал её безмерную огромность: коробки стоявших рядом с ней девятиэтажек казались игрушечными, едва ли не в восемь раз ниже.
Над плоской крышей пирамиды вздымалось восемь игловидных шпилей, плавно расширявшихся к основанию. Четыре из них, внешние, обрывались едва на трети высоты внутренних, поддерживая толстое кольцо Ускорителя. От шестнадцати его сегментов отходили острые изогнутые лопасти, и из-за них к Зеркалу Мира тянулись призрачно-бледные, плоские, как линейка, лучи. Один из них проходил высоко над головой Лэйми.
Четыре центральных шпиля вздымались на высоту в семьсот метров, словно бы накаляясь к остриям мертвенным лиловым светом. Между них повисло странное застывшее облако, словно состоявшее из сотен вложенных друг в друга сине-фиолетовых кристаллов. От него тоже тянулись тысячи тончайших, разноцветных лучей, едва заметных в чистом воздухе: именно они придавали Зеркалу Мира его восхитительный вид. Вот облако дрогнуло, на мгновение сжавшись, затем плавно качнулась земля, - и откуда-то из глубины до Лэйми вновь долетел тяжелый, неторопливо затихающий гул...
Он быстро скатился по лестнице и нырнул в темноту, царившую под сомкнутыми низкими кронами. Тропа была неровной, но Лэйми ступал бездумно и легко, - он помнил тут каждый корень и яму. Вскоре он выбрался на Имперский проспект - самую широкую и светлую во всем городе улицу (на ней даже не горели фонари) - пустынную в обе стороны, насколько хватал глаз. Здесь, на просторной площадке, в беспорядке стояли открытые скутера, такие маленькие, что сесть в удобное, мягкое гнездо можно было лишь на пятки, - и даже тогда низкие борта едва доставали до пояса. Впереди, под руками, помещался штурвал, сзади, сразу за спиной - кубический выступ двигателя.
Лэйми сел, предварительно разувшись и водворив сандалии в небольшой бардачок в носовой части машины, потом щелкнул выключателем. С тихим жужжанием скутер всплыл метра на три над землей и замер, тихо покачиваясь; подниматься выше он не мог. Едва Лэйми наклонил штурвал вперед, двигатель зажужжал громче, и скутер помчался с быстротой бегущего человека. Плавный поворот штурвала - и он, слегка наклонившись, вильнул в сторону...
Чтобы попасть в Библиотеку, надо было пролететь к западу до конца пустыря и свернуть на ведущую прямо к ней улицу. Но Лэйми сразу повернул к северу, вскоре нырнув в темную глубину двора. Это было одним из любимых его развлечений, - нырять в туннели в темных массивах домов, такие низкие, что приходилось пригибаться, чтобы не грохнуться лбом об их перекрытия, лавировать между деревьями и фонарными столбами, проскакивать прямо над крышами древних гаражей и сараев, сетчатыми заборами заброшенных детских садов, проламываться сквозь верхушки кустов, ветки которых рвали его одежду...
Короче, это было восхитительно. Не совсем полет, но и не бег, - нечто среднее, настолько приятное, что ему, собственно, и не хотелось большего. Правда, порой ему случалось разбить скутер. Но уже очень, очень давно он не чувствовал боли, не видел своей крови, выступавшей из ран, - и с трудом представлял, как такое вообще может быть. Раньше всё было иначе, но было ли?..
Из последней арки Лэйми вылетел, словно бы в лес - в чащу деревьев, столь высоких, что они казались ему колоннадой, подпиравшей невидимую в смутной темноте крышу. Их морщинистые стволы были больше его роста в диаметре. Столбы таинственно-синих фонарей, - свет Зеркала Мира не проникал под зеленый свод, - казались по сравнению с ними крошечными. Земля здесь была усыпана опавшими ветками и рыжей хвоей, из неё там и сям выступали разнокалиберные гранитные глыбы. Но были тут и дорожки, и небольшие площади у фонтанов, - на них в странном сумрачном свете собирались веселые группки...
Лэйми свернул на узкую боковую аллею и вскоре вылетел прямо к фасаду Библиотеки. С трех других сторон её исполинское прямоугольное здание окружал парк. Здесь начинался обширный пустырь, доходивший на востоке до самого Зеркала. Гладкая, облицованная мрамором стена Библиотеки в его свете казалась розоватой. Между прорезавших её массивных пилонов светились огромные окна. Стоянка здесь напоминала размерами небольшой аэродром, но Лэйми едва нашел на ней место для посадки.
У входа в залитую молочно-белым светом просторную утробу здания шумный живой поток обтекал пьедестал статуи - женщина в легкой одежде, с гордым, редкой красоты лицом, сжимая в одной руке копье, протягивала кому-то другую руку... В прощании? В приветствии? Трудно понять... А над ней в воздухе парили холодные и чистые звуки песни на забытом языке давно исчезнувшей Джаны, словно идущие из того, древнего, неведомого мира...
