- Что это? - наконец выдавил он. - Что это было?

- Вытяжка. Экстракт бессмертия, - Охэйо дрожал, словно стоял нагишом на морозе. - Я думал, что это слухи.

- Какая вытяжка?

- Ты не знаешь? - Аннит недоуменно посмотрел на него, потом провел ладонями по лицу и успокоился. - Говорят, есть средство для бессмертия. Тот, кто его принимает, никогда не состарится, не заболеет и не умрет. Более того, его умственные, физические и сексуальные способности станут в несколько раз больше способностей обычного человека. Но это средство надо принимать каждый день. А изготовить его можно только из крови и желез живого человека, причем, очень молодого. Одна жизнь - одна порция, понимаешь? Одна жизнь в день - и ты будешь жить вечно... - Охэйо вновь начало трясти. - Я думал, что это фантазии каких-то психов...

- Кто? - ровно спросил Лэйми.

- Кто этот упырь? Я полагаю, наш Председатель Джухэни - кто же ещё может себе такое позволить? Если бы я только... знал...

Лэйми на секунду замер. Еще в детстве ему привили инстинктивное почтение перед Председателем. Его сверхчеловеческий ум, его неистощимая работоспособность действительно заслуживали величайшего уважения, но...

Юноша вспомнил вдруг слухи о многочасовых оргиях неутомимого вождя - слухи, которым он прежде внимал с отвращением, - и этот сводящий с ума мускусный смрад... Сомнений не было. Ими уже много лет, - а кстати, сколько именно? - правило чудовище.

- Говорят, у этого средства есть только один недостаток, - продолжил Охэйо, словно угадав его мысли. - К нему привыкают, как к наркотику. И с каждым разом его нужно всё больше и больше. А если не принимать его хотя бы несколько часов - то начнется булимия. Буйное помешательство. Оставшийся без вытяжки будет бросаться на людей, раздирать их тела и есть. Всё время есть. Только это не поможет, и через несколько дней всё равно наступит смерть, - если его раньше не убьют. Если мы разгромим лабораторию, - вряд ли они успеют восстановить её за эти несколько дней...

- Так чего же мы ждем? - спросил Лэйми.

Мысль о том, что, занявшись погромом, они теряют последние шансы незаметно улизнуть из дворца, даже не пришла ему в голову.

5.

Это была настоящая оргия - оргия разрушения. Лэйми переворачивал столы, сваливая на пол всё, что на них стояло, топтал пробирки, старательно расшибал об кафель тяжелые аппараты. Вначале он пробовал бить шкафы с реактивами, но едкая вонь заставила его переключиться на уничтожение оборудования. Охэйо вел себя так же. Это захватывало. Разбивая приборы, которые стоили дороже, чем он мог заработать за всю жизнь, Лэйми чувствовал только дикий, сумасшедший восторг. Грохот и звон заполняли весь зал, и он опомнился только когда распахнулась дверь зала, и в неё хлынули охранники.

6.

На секунду Лэйми просто растерялся. Азарт разрушения и боевая ярость, - всё-таки разные вещи, и он даже и не думал бросаться в атаку. Первой его мыслью было - убежать, спрятаться, но вот куда? Он замер с приоткрытым ртом, тщетно пытаясь решить, что делать дальше.

Охранники тоже не двигались, - они удивленно смотрели на разгромленную, заваленную битым стеклом лабораторию, и на двух разрушителей тайной святыни бессмертия, взиравших на них с чувством исполненного долга.

Ещё через секунду Лэйми понял, что дело не в удивлении - он вдруг почувствовал, как вокруг стремительно растет напряжение. Что-то страшное происходило с окружающим миром, что-то, что назревало уже века, и сейчас готово было прорваться. Охранники недоуменно замерли. Всё вокруг замерло. Лэйми видел яркий свет, но, в то же время, ощущал давление как бы огромной водной толщи, - он даже не мог пошевелиться под её напором.

Но в миг, когда напряжение достигло предела, и ткань мироздания разорвалась, Лэйми просто потерял сознание, даже не заметив этого.

Под мечом

Гитоград, 0-й год Зеркала Мира,

Вторая Реальность.

1.

Найко разбудили нездешние сны о мире без света, о мире, где зрение заменяли иные ощущения, - словно он ощупывал всё вывернутыми наизнанку внутренностями. Эти ощущения были слишком яркими, даже для реальности, - такими яркими, что именно явь казалась ему сейчас сном, - но воспоминания о них вызвали странное, тревожное томление, и его неотступность пугала его. Ещё больше пугала мысль, что сейчас он проснется на самом деле - там...

За окном вспыхнул свет - белый, бесшумный, столь яркий, что стало больно глазам. Он перешел в красный, в синий, снова в красный, - и секунд через пять погас.

Найко вскочил и, как был, нагишом, бросился к окну, но ничего не увидел. Только ярко сияла полная, заходящая луна. Судя по ней, было часа четыре ночи.

От волнения ему стало очень жарко, по коже густо ползали мурашки, но томление оставило его - в тот же миг, когда вспыхнул свет. Найко замер у окна, не зная, что делать, и стоял так несколько минут, но ничего не менялось. Сумерки утра едва брезжили, их свет почти не проникал в комнату, и в доме царила полная, совершенная тиши­на.

Наконец, недовольно помотав головой, он вернулся к постели. Там, вольно растянувшись на спине, нагишом спала Иннка. Её гладкое, гибкое тело влажно отблескивало в сумраке, длинные ресницы подрагивали, хмурое обычно лицо с круп­ным чувственным ртом и высокими скулами приняло вы­ражение детского, безмятежного счастья.

Не вполне по­нимая, зачем, словно всё ещё во сне, Найко без­думно сел рядом, провел ладонью по её гладкому, удивительно прохладному животу...

Иннка вскинулась одним слитным, неразличимым рывком, вскрикивая сразу гневно и испуганно, потом замерла, ошалело осматриваясь. Её большие глаза в полумраке казались совершенно темными, бездонными, и юноше на миг стало страшно: сознание подруги ещё не проснулось, и перед ним было лишь её сильное тело, управляемое лишь инстинктами. Вероятно, её сон тоже был очень реальным, и она не могла сразу освободиться от него.

- Найко? Что случилось?

Их глаза встретились - удивленно-испуганные, - потом он мягко и сильно привлек девушку к себе, лаская её. Иннка прижалась к нему всем нагим телом. Их руки скользили, обнимая, бедра сплелись, две пары босых ног - холодная и горячая - изучали друг друга. В призрачном влажном полумраке смешалось дыхание двух приоткрытых ртов, они двигались, отдаваясь острому, чистому удовольствию - и это всё длилось, длилось, длилось...

Усталые, они замерли, не касаясь друг друга, но сон уже не шел к ним - дрема, быстрые, путаные сновидения, быстрые, насмешливые взгляды из-под опущенных ресниц...

За окном вновь мелькнула белая мгновенная вспышка, - и почти сразу здание вздрогнуло, заставив зазвенеть стекла. Найко вскинулся в постели, услышав глухие, мощные раскаты взрыва, нарастающий вой - как у сбитого самолета в фильмах про войну - и, через пару секунд, второй взрыв, много мощнее первого. Воздух ощутимо толкнул Малау, - стекла вновь зазвенели, задребезжали, но не разбились.

Когда юноша подбежал к окну, всё уже стихло, и он не заметил ничего необычного. Восток уже начал алеть, но небо оставалось темно-синим, с несколькими звездами. Во дворе сияло тусклое созвездие синих проекционных матриц.

Влажные после любви, они нагишом пошли в душ. Свет там почему-то не горел, и, оставив подругу плескаться в темноте, Найко открыл окно, весь мокрый в прохладном текучем воздухе, вглядываясь в туманное синеватое сияние накрывавшего двор силового поля. Через минуту рядом беззвучно появилась Иннка, - такая же нагая и мокрая. Найко невольно покосился на упругие, туго стянутые мускулы её живота. Его ладони словно всё ещё скользили по этой гладкой, го­рячей поверхности, они помнили каждый дюйм её прекрасного тела, а язык хранил солоноватый вкус темных сосков. Вдруг покраснев, юноша опустил взгляд, вспомнив, как трогал их губами, и как Иннка, почти не дыша, замирала от этого. Он не понимал всей глубины своих чувств к ней - до этого странного утра.