К западу от Становых гор лежали страны более старые и давно обжитые. Ойрат покорили и объединили их в ходе целого ряда различных по силе и жестокости войн. Гитоград, куда Найко сейчас собирался, был одним из последних их приобретений. Империя заняла его сто сорок лет назад, в ходе Второй Континентальной Войны, - последней войны со Священной Империей гитов. В начале её гиты дошли почти до Становых Гор, потом ойрат разбили и подчинили их, дойдя "до последнего моря", и исполнив, наконец, наказ своих предков. Найко подозревал, впрочем, что причиной этого была не военная доблесть ойрат, народа жизнелюбивого и вовсе не склонного к фанатизму, а тогдашний режим гитов, при котором сомнительные опыты на людях и решение национальных проблем при помощи цианина вовсе не считались чем-то особенным.

Целый ряд захваченных гитами стран встретил Ультра как освободителей, забыв и о средневековых набегах диких орд ойрат, и о том, что сами ойрат были когда-то покорены манне и приведены к цивилизации, - весьма опрометчивый шаг. Когда Народная Революция (тоже результат бесконечной и кровавой войны с гитами - Первой Континентальной) лишила манне сил, ойрат живо восприняли новую идеологию - как восприняли и многое другое - и извлекли из неё все возможные выгоды.

Полуфеодальный режим Империи поразительным образом уживался с идеями всеобщего равенства. При том, он оказался очень и очень устойчивым - может быть, благодаря одной из самых эффективных из известных в истории систем правления, а именно, просвещенному абсолютизму. Именно императорский дом Хилайа возглавил Народную Революцию, - как единственное спасение от революции буржуазной. Хотя Ультра всерьез уверяли, что нынешнее поколение граждан Империи будет жить при коммунизме, во главе их государства стояла Её Императорское Величество, вдовствующая императрица Иннира XI, что никого не удивляло. Мало кто сомневался, что правление сей монументальной дамы было благословением Божиим для всех народов Империи. Даже те, кто выступал за демократию, сразу же оговаривались, что не имеют ничего против сей августейшей особы, - за оскорбление величества в Империи, по старой традиции, секли розгами.

Впрочем, у Ультра хватало других, куда более серьёзных врагов. К северо-западу от Арка лежала гористая и холодная Джана - сразу и материк и держава, не столь большая и густонаселенная, зато гораздо лучше развитая технически. Между её жителями, джан, и ойрат уже много лет шло соревнование, чей социализм круче. По мнению Найко, это не предвещало ничего хорошего. Джан слыли народом достаточно суровым и не склонным бросать слова попусту, - в любом выпуске новостей Найко мог лицезреть треугольные орбитальные крейсеры, огромные орудия морских платформ, громадные, как городской квартал, парящие крепости, боевые шагатели и прочие достижения джанской мысли. По сравнению с ними даже целые стада излюбленных Ультра танков смотрелись, почему-то, весьма бледно. Именно джан придумали Народную Революцию, и не уставали обвинять Ультра в краже и извращении своих любимых идей. Те же, в свою очередь, уличали джан в сохранении "буржуазных пережитков" в экономике, - но именно благодаря им напористые и предприимчивые джан пользовались такой популярностью в мире. Во всяком случае, в производстве всякой завлекательной дребедени - от фильмов до конфет - равных им не было.

Также к западу, только южнее и уже возле берегов Арка лежал небольшой, но весьма благополучный континент Левант, где сохранились прежние, буржуазные порядки. В военном или экономическом отношении он не мог конкурировать с двумя гигантами. Но, будучи формально нейтральным, он извлекал все возможные выгоды из торговли и с теми, и с другими, так что жизнь там выглядела весьма привлекательно. Найко, правда, не мог понять, чем же она отличается от того самого "развитого социализма", скорое наступление которого им так давно обещали.

А на юге, далеко за экватором, лежала Ламайа - жаркая, перенаселенная арена вечной борьбы трех северных континентов, и основной источник их головной боли. Большей её частью сейчас владела Империя, но это было не то приобретение, которым стоит гордиться. Официально, конечно, ничего не сообщалось, но многие имперцы работали там, и по просторам великой страны ползли слухи.

Суммируя их, Найко заключил, что Империя - формально, сильнейшая держава мира, - ухватила больше, чем могла удержать, и платить ей придется очень дорого. Впрочем, ещё не сейчас: через несколько лет или больше, что для Найко было равносильно вечности.

Измученный скукой, он ждал грядущих потрясений с нетерпением и радостью, - и совсем не потому, что ненавидел строй Империи. Он не сомневался, на чьей стороне выступать. И не сомневался, что покроет себя славой. Ему хотелось вырваться из мира, в котором ничего не случается. Вот только мир этот, похоже, подходил к концу, и Найко не мог оставаться на месте.

Он чувствовал себя сейчас как-то странно - ни дома, ни в гостях, в пути, - но это ощущение было удивительным. Он даже поразился своей трусости - тому, что не решился навестить друга раньше. С другой стороны, эта идея всё равно не казалась ему слишком умной, - с какой стати принц Охэйо должен помнить шестилетнего мальчика, с которым провел пару месяцев три четверти своей жизни назад? Однако их дружба была очень крепкой, - они сошлись и подружились сразу, и ни разу не поссорились всерьёз. К тому же, был ли у него выбор? Да, разумеется, - но Найко привык верить своим снам.

Внутренний свет

Хониар, 200 лет до Зеркала Мира,

Первая Реальность.

1.

Лэйми стоял на диком, запущенному лугу, огражденном, как стеной, темным еловым лесом. Над ним пылало багровое пожарище заката, - мальчишкой, в детстве, он часто бегал сюда, чтобы полюбоваться этим, волнующе-тревожным зрелищем. На севере, справа, над лесом пламенел темно-красный, узкий, очень высокий корпус заброшенной фабрики, - крутые железные крыши и залитые жидким багрянцем большие окна делали его похожим на колдовскую башню. К нему косо вела крутая коробчатая эстакада, - и, стоя здесь, Лэйми тысячи раз мечтал пройти по ней, но этим мечтам не суждено было исполниться: он видел всё это в последний раз.

Глубоко и печально вздохнув, он пошел назад. Ведущая его тропинка нырнула в сумрак леса, скользнула через сырую, заросшую крапивой ложбину, и через неприметный лаз в потемневшем от старости высоком заборе влилась в просторный пустой двор. Обе двери и почти все окна белого, двухэтажного дома были распахнуты. Из коричневатой глубины квартир струился мягкий желтый свет, негромкие голоса, бормотание телевизоров, запахи еды и шум посуды. Трудно было поверить, что он покидает всё это навсегда. Но все его вещи уже были погружены, машина стояла возле открытых ворот в крепкой, добротной, немного пыльной ограде, - и Ахет, сидя за рулем, делал ему нетерпеливые знаки.

Лэйми замер возле открытой дверцы, в последний раз осматриваясь. Был теплый летний вечер, уже поздний, - солнце недавно зашло, и алое пламя заката ещё просвечивало через ели за двором. В чистом зеленовато-синем небе сияли очень высокие, бело-золотые облака; под ними раскинулась вторая облачная сеть, более темная, розовато-сизая. Окруженная такими же светлыми, двухэтажными домами длинная, просторная улица тянулась на юг, насколько хватал глаз, почти пустая, - ни одной машины, лишь далекие фигурки прохожих. Вдоль неё уже мерцали редкие огни, и Лэйми нетерпеливо плюхнулся на сидение, невольно улыбнувшись, когда машина устремилась к ним. Он ни разу не оглянулся назад.

2.

За каких-нибудь десять минут они выбрались из города, - новый дом Лэйми был в Альхоре, и дорога туда предстояла не близкая. Двадцатилетняя "Корса" мчалась на удивление быстро и ровно, лишь иногда подрагивая на незаметных выбоинах. Лэйми сбросил сандалии, и, положив скрещенные руки на спинку пустого переднего кресла, опустил на них голову. Ахет был тоже босиком, его ступни плотно упирались в педали. Здесь, на четырехрядном шоссе, в окружении множества других машин, это выглядело странно, - но они были одни в просторном, высоком салоне, словно в маленьком подвижном домике с обитым плюшем диванчиком заднего сидения и мягким ковром на полу.