Познав свою неуязвимость, дети вовсю пользовались ей. Они прыгали с крыш, гуляли по дну единственного в их мире озера. Смерть исчезла из круга их понятий. Потом едва не произошла катастрофа, - едва достигнув двенадцати лет, они открыли любовь, и почти сразу же поняли необходимость одежды. Их никто не мог остановить, объяснить, что хорошо, а что - нет. Но Лэйми каждый раз улыбался, вспоминая этот период своей юности. Тогда он занимался любовью чуть ли не сутки напролет, и постоянно пребывал в предвкушении удовольствия - удивительное ощущение... и настоящий провал в бездну животных инстинктов. Он занял, пожалуй, несколько лет. К тому же, у любви обнаружились неприятные спутники - ревность, зависть, насилие...
Насилие едва не вызвало войну - до убийств не дошло лишь потому, что под Зеркалом они были невозможны. Но раскол между теми, кто хотел насиловать, и теми, кто хотел любить, был очень резким. Те, насильники, оказались в меньшинстве, отверженные всеми, - а на огражденном неприступной стеной Зеркала клочке земли просто не было места для двух враждующих сторон. Естественное для детей стремление к справедливости не позволяло им терпеть даже малые проявления насилия, и подонки, в конце концов, лишились возможности творить зло, но цена этого избавления оказалась ужасна. В мире, не знающем смерти, было возможно ещё погребение заживо. Тысячи тех, кто насиловал и унижал, сейчас покоились, связанные, глубоко под толщей мокрой глины, - не способные более дышать и двигаться, но всё осознающие. По сравнению с ЭТИМ любые муки внешнего мира казались Лэйми надуманными.
Про тех же, кому удавалось подняться из могил, в которые их повергла ненависть товарищей к их гнусным страстям, ходило множество страшных историй. Несколько этих существ всё ещё прятались в пустынных районах мира. Серьёзного вреда, хвала Зеркалу, они причинить не могли, но люди постоянно исчезали - по пять, по десять каждый год, - и остальные понимали, что ТЕ их похитили, и скрыли в земле... или подвергли истязаниям. Зеркало не допускало физических мук, но, казалось бы, безобидные вещи - вроде яркого света, громкого звука, обычного лишения сна, могли терзать сильнее любой боли. Некоторых ещё удавалось спасти... но один Бог знал, во что обратились их сознания после многолетней обработки мерзкими звуками - вроде тех, какие издает эмалированный таз, если волочить его по кафельному полу, стробоскопическими вспышками, и иными, более гнусными придумками. Но страшней всего для хониарца было погребение заживо, ибо, если не удавалось разыскать могилу и освободить страдальца, тому оставалось ждать лишь отключения Зеркала, - которое принесет ему кошмарное освобождение смерти.
Конечно, беглых чудовищ ловили. Некоторые даже попадались. Лэйми видел несколько бетонных мешков, в которых сидели эти... существа. Это были не люди, и при одной мысли, что кто-то из них однажды получит свободу, его охватывал невыразимый ужас...
Но, к их счастью, эра разврата и сопутствующих ему беспорядков отошла в прошлое по очень прозаической причине, - разнообразие интимных удовольствий, в общем, невелико, и любой мало-мальски пытливый ум рано или поздно задает себе вопрос, - а что ещё есть в этом мире?
Так началась эра познания - уже не на детском уровне. Обитателям мира пришлось изобрести идею письменности, чтобы понять назначение доставшихся им книг. Расшифровка их стала одной из труднейших задач, и оказалась лишь частично успешной, - слишком далеко успели разойтись их языки...
До сих пор из наследия прошлого понято было не всё. Кое-кто - и Лэйми в их числе - свободно владел ойрин, и другими языками Джангра, но большинство уже успело забыть их. Вторичный мир уже давно перерос то, что досталось им в наследство от внешнего...
Эпоха осознания и усвоения созданного предками заняла едва ли не столетие. Потом, когда прежний мир был исчерпан, настала пора Вторичного Мира, который рос и сейчас, - но не только. Многие - и в их числе лучшие из обитателей мира - посвятили себя созданию совершенно нового не в мире фантазий, а в реальности. Вначале они лишь восстанавливали то, что разрушило время и их собственное неразумие. Но теперь... новые вещи, новое оружие (его делали особенно усердно, зная, что Зеркало однажды рухнет, и им придется, как предкам, сражаться за свои жизни), новые законы природы, которые вряд ли удалось бы открыть тем, чьи жизни не продлило Зеркало...
Вот только движение это постепенно замедлялось. Оно не прекращалось, совсем нет, но становилось как бы сонным. Неторопливость, неспешность стали основными чертами хониарцев. Холодная апатия всё больше овладевала ими, и, в то же время, - странное, тревожное томление. Им хотелось изменять себя и свой мир, - но порой мотивы и результаты изменений становились странны... Порой они делали вещи, которые Лэйми казались совершенно бессмысленными и даже пугали его. Некоторые из его собратьев за века размышлений заглянули в такие глубины, в которые не должен прозревать человек, - и то, что они там увидели, теперь прорывалось на поверхность, превращая его мир в то, чего он не хотел видеть.
2.
Лэйми недовольно помотал головой. Ему не нравилось направление, в котором развивался Хониар, но все его попытки предложить нечто другое, в конечном счете, ни к чему не вели. Зачем придумывать всё новые и новые миры, если нет возможности их воплотить? К тому же, его уже не первый день преследовала мысль, что он может сделать что-то очень важное в реальности, вот только что - он никак не мог вспомнить. Это начало уже его раздражать, - как и бесполезное, в общем-то, бдение над обломками мертвого прошлого.
Лэйми опустил ресницы и постарался изгнать из головы все, до единой, мысли. В тот миг, когда это ему удалось, он распахнул глаза - это, пусть и немного, походило на второе рождение. Такой старый детский трюк уже не раз спасал его, когда он запутывался в своих побуждениях. Он помогал отбросить их все, и действовать бездумно, по воле подсознания, - так, словно его телом управляют извне, а сам он только смотрит на это. Трюк помог и сейчас, - твердо решив отправиться в путь без цели, Лэйми словно сбросил с себя все двести прожитых им лет. Усмехнувшись, он вышел из Библиотеки, сел в скутер, - не в тот, на котором прилетел к ней, потому что никто не обращал на это внимания, - и помчался к дому. На набережной он повернул к Генератору. Проспект, по которому он мчался, вел к нему от давно уже исчезнувших Врат Хониара. Раньше он носил имя Императора Охэйо IV, сейчас его не называли никак. Говорили просто "дорога" - и всё.
Когда-то на месте Генератора, - а его, конечно, пришлось строить в геометрическом центре городской застройки, - стоял правительственный дворец, тех ещё времен, когда Хониар был столицей одноименной Директории, одной из небольших стран, поглощенных Империей Хилайа. Когда в планетную систему вторглись Мроо, дворец и прилегающие кварталы срыли, чтобы освободить место для самого дорогого и сложного сооружения на планете.
Проспект оборвался неожиданно, уступая место неприглядного вида пустырю. Ещё в самом начале стройку обнесли пятью линиями заграждений из проволоки. Она давно проржавела, опорные столбы покосились, и лишь стальные боевые башни - сестры тех, что прикрывали когда-то подступы к Вратам Хониара, - угрюмо возвышались между заграждениями, над морем дико разросшегося бурьяна.
Пройти пешком здесь было бы, пожалуй, трудновато, и даже на скутере пришлось проявить известную ловкость, лавируя между бетонными опорами и верхушками несокрушимых кустов. Возле самой пирамиды Генератора земля была мощена бетонными плитами, осевшими и занесенными пылью, но мертвыми, словно бы выжженными. Темная стальная стена вздымалась над Лэйми, словно склон горы. Вблизи от неё становилось кисло во рту, а мускулы сводила неприятная дрожь, - ощутимые и без приборов признаки сильнейшего магнитного поля. Тем не менее, Лэйми подвел скутер вплотную и коснулся стены. Не верилось, что такая громадина имеет такую ровную поверхность, к тому же, теплую, словно живая кожа.
