И Решитов пошел открывать.

Эдик стоял у двери, за которой когда-то жил Березовский, и никак не мог себя заставить поднять руку к звонку.

Почему-то решимость его покинула у самого порога.

Казалось бы – что такого? Поговорят, и всё. И, честно говоря, Эд не был уверен в том, что останется ночевать. В самом-то деле – вот сейчас откроет двери Дим, да как выскажет ему, какой Затонский истерик и как перед всеми в клубе опозорил…

Эдик совсем не помнил, что было между его словами «не ходи за мной» и приходом мамы с работы, в четверг утром. Он орал на Вадима? Или оскорбил как-то? Может, сказал что-то непоправимое?

Может, он еще и побольше виноват, чем Дим?

Пока Эдик накручивал себя на площадке перед дверью, второй занимался тем же за ней.

Почему не звонит? Передумал? Заболел? Мать не пустила или еще что? Или подумал-подумал, да решил не прощать?

Как во сне Затонский тянул палец к кнопке, нажал и резко отдернул руку. Блядь! Бежать отсюда. Какого он приперся? Эдик сделал было шаг назад, и дверь распахнулась.

Они уставились друг на друга почти испуганно и с надеждой. А потом Дим одними губами сказал «малыш мой», и Эдька, сам не понимая как, оказался в его объятиях.

***

Вадим раскинул руки и поймал Эдика.

Они едва успели захлопнуть дверь, как начали целоваться без удержу.

Все-таки нужен, нужен был этот падла Гера, чтобы эти двое поняли для себя кое-что. В самом-то деле, характер человека не изменишь, но можно научить его иначе смотреть на себя и на других.

Они много говорили. Та суббота, что бы ни думали Гор с Димой, была наполнена не сексом (на него ушло всё воскресенье) и не руганью, как можно было бы представить. Они сидели бок о бок и шептались. Очень долго. Переступали через себя, через стыд и страх оказаться непонятыми. Учились слушать.

У каждого человека в жизни должна быть такая бессонная ночь или наполненный новым смыслом день, когда он решает для себя не «что поесть», «не выгнали бы с работы», «какой ремонт сделать», словом, не глобальные бытовые вопросы, как бы весомы они ни были в обыденной жизни, а более важные: моральные, этические, такие, что определяют твой жизненный путь. Что-то вроде пересечения пограничной полосы.

Эти двое пересекли ее вместе.

Теперь стало легче.

Без притворства, без задних мыслей…

Хотя мыслей о задницах, конечно, хватало. В воскресенье после традиционного тщательного купания Эдик впервые решился на римминг. Маньяк-чистоплюй нашел в лице своего парня идеального партнера для подобной ласки – такого же яростного поборника гигиены, как он сам.

Дим скулил под неумелым еще языком, истекал смазкой и мечтал, что сделает своему укешечке так же и даже лучше.

Лёжа как в дурмане после крышесносного оргазма, Вадим спросил негромко:

- Ты мне доверяешь?

- Да, - спокойно сказал Эдик и тут же понял, что это правда. – Полностью. Что ты хочешь?

И вот тогда только пошли в дело анальные шарики.

В отличие от партнера, Эд не скулил. Он стонал, даже кричал от наслаждения и ничего не боялся. Потому что это – Дим. Потому что это – его парень. Потому что его парню важно было, что Эдик чувствует.

Лежа на Вадиме в бесконечно приятной истоме, Эдик спросил:

- Ты меня любишь?

- Да, - ответил ему парень. И не солгал.

- И я тебя, - искренне сказал Эд, - только ты меня не бросай…

- Нееет, от таких как ты не бегают. Их завоевывают.

И они уснули.

***

Живот подрагивал, а сам Эдик лежал, не шевелясь.

Блаженство. Острое ощущение наслаждения.

Хочется дернуться вслед перышку, обводящему сосок и ползущему ниже.

Перо миновало впадину пупка и переместилось на пах.

Эдик всхлипнул и раздвинул колени, а щекочущий кончик стал выписывать узоры на внутренней стороне бедра. Жаркое дыхание оккупировало второе: Дим поцеловал это место и тихонечко прикусил, посасывая.

Средний палец, смазанный лубрикантом, толкнулся внутрь. Изогнулся, задел ТАМ.

Эдик подкинул бедра, ну невыносимо же, пожалуйста, натяни ты уже чертову резинку, войди, нельзя терпеть такую пытку!

- Дим… - прошептал пересохшими губами, - я умру сейчааас…

- Тише, тише, укешечка мой, - горячий воздух изо рта сжигал, лучше не болтай, делай! – Я не дам тебе умереть.

Перышко вернулось к соскам, сжавшимся, словно от холода, торчащим так же, как и член сейчас, чувствительным донельзя. Вадим знал, что Эдик не любил прикосновений к ним, до боли восприимчивым, но перо и не трогало вершинки. Оно кружило вокруг ареолы и поднималось к шее, а тем временем под ягодицы подсунулась подушка.

Шарики тяжелые, прозрачные, на крепкой тонкой веревочке.

Вадим аккуратно пропихнул их внутрь, один за другим – разработанное отверстие приняло их легко, а Эдик издал такой стон, что ясно – он на грани. Мягко и нежно выскользнула игрушка из юного любовника, и ласково вошел сам Дим: бережно, осторожно.

Невозможно терпеть, совсем, никак, два тела стали одним и крепко, сладостно вбивались друг в друга, там внизу сосредоточились все мысли, все чувства, а потом взорвалась сверхновая. И дрожь, и упоение, и нега, и покой…

***

В понедельник Затонский сидел за партой один – Николаева в очередной раз простила Славку за то, в чем была виновата, и осчастливила его своим присутствием в третьем ряду.

Глупо-мечтательная улыбка не сходила с Эдикова лица, а красноречивое ерзанье вызывало понимающие переглядки у Гора и Димки.

- Помирились, - едва слышно шепнул Гор.

- И по ходу неоднократно, - не сдержал ухмылку Димон.

На физкультуру Эдик не пошел. Он предъявил справку поморщившейся учительнице и свалил в раздевалку, где весь урок перекидывался SMSками с блаженной физиономией клинического идиота.