Игорь стоял в коридоре, раздумывая, и вдруг сорвался и выскочил из квартиры.

- Ты куда?

- Сейчас!

Вот так повезло, не успел захлопнуть дверь, как открылись двери подъехавшего лифта.

Сбежав с десятого этажа, Эдик никак не ожидал увидеть внизу поджидающего его Березовского.

- Ты чего? – с опаской спросил он, неужели все-таки будет бить?

- Даже спрашивать не буду, что ты делал с Димкиным портретом, меня сейчас интересует: тогда, в восьмом классе, то признание в туалете для него было?

- Чего пристал? Ты б еще вспомнил, что в детском саду было?

- Я с тобой в один детский сад не ходил, - холодно ответил Гор, двигая плечами и разминая пальцы.

- Что ты хочешь? Мне нет никакого дела до Арсенина.

- Давно ли?

- И вообще я с парнем встречаюсь, студентом, м-между прочим.

И сделал маленький шаг к двери. Не двинет?

- Неужели?

- Ужели! И отвали от меня, - Эдик вскинул голову. Пусть Березовский не думает - он не боится!

Игорь молча смотрел на Затонского. Тот тоже посверлил его пару секунд взглядом, развернулся и вышел.

Пронесло. Теперь к Диму.

***

Сложив руки на груди, Эдик демонстративно дулся.

И уже минут пять, как он стоял на кухне у ревнивого Вадима и, глотая голодную слюну, гордо отказывался от вареников с вишней, коварно подсовываемых под самый нос.

Пусть знает, пусть раскаивается, а Эдику его подношений не надо!

Такие канапе сделал! С креветками!

Сам свои вареники жуй.

Эдик дернул плечом, скидывая ладонь, настойчиво гладящую и притягивающую к столу.

Ну вот, опять. Озабоченный придурок со своими губами. Ну, в шею-то зачем?

Знает слабое место, гад.

Губы путешествовали по подбородку, обрисовали скулы, легонько коснулись губ…

А, черт с тобой, валяй, тащи свои вареники!

***

- Я так и не понял, ты куда бегал, за Затонским, что ли?

Игорь хмуро пожал плечами:

- Пошли на кухню, я так и не попробовал торт, который твоя мама передала.

Залив себе и Димке еще по пакетику маккофе, Игорь порезал передачу на аккуратные куски и сел за стол:

- Помнишь, ты мне на Новый год кое-что пообещал?

Дима вопросительно посмотрел на друга.

- Ну, ты сказал, что тебе кто-то нравится и ты через месяц расскажешь. Месяц прошел, даже больше.

Димка напрягся. Что делать-то? Действительно, было дело, пообещал, но не готов он к таким признаниям, да и не будет никогда готов. Он оглянулся, но безжалостный Гор спокойно сказал:

- Дома нет никого: мама на работе, Дашка у подружки, а отец неделю назад в рейс ушел, что тебе, в общем-то, известно.

Димкины глаза потемнели, на лице появилась обреченность, и это было так больно видеть! Как Игорь ни мечтал, чтоб Димка сказал, что нет ничего уже, все прошло, но понимал, что это не так, иначе друг бы не мучился сейчас, не зная, как подобрать слова. И это было больно, очень. И как Гор ни хотел бы сам быть предметом Димкиных воздыханий, он готов был и дальше запирать свои чувства и изо всех сил помогать другу, лишь бы тот был счастлив.

Дима смотрел куда угодно, только не на Игоря, даже на окно оглянулся через плечо. Взгляд блуждал по кухне, а внутри все холодело от страха: вот скажет он сейчас всё Гору, тот не пошлет его, конечно, но не встанет ли это признание между ними, не будет ли верный друг чувствовать себя обязанным быть рядом, связанным этими словами по рукам и ногам? Не лишит ли он его выбора быть с кем-то другим? А утаивать он тоже не имеет права, не должно быть от друга секретов. Хотя Гор и сам тут не безгрешен: частенько у него бывает этот взгляд в никуда, задумчивый и обреченный одновременно. Что-то гложет его, но он все отрицает. Так, может, и самому плюнуть на всё, притвориться, что нет уже ничего, было что-то несерьезное, да прошло? Но это нечестно, к тому же все равно долго скрывать не получится. Разве сможет он не выдать себя когда-нибудь взглядом, прикосновением? Не просто дружеским, а тоскливым, заполненным мечтой о большем.

Как же тяжело смотреть на Димкины метания! Что так сильно мучает его? Неразделенная любовь? Да разве может хоть кто-то не влюбиться в него? То, что это парень? Разве что…

Игорь чувствовал, что его сердце вообразило себя на американских горках: то падало куда-то в пятки, то поднималось и билось в горле. И он не выдержал, вытянул руку, обхватил похолодевшие пальцы Димы и легонько сжал их:

- Скажи уже.

Арсенин посмотрел на их сплетенные руки, стиснул крепче в ответ, слегка улыбнулся и, глядя в встревоженные глаза друга, спросил:

- Помнишь рисунок с любовным признанием в туалете в школе на День святого Валентина, пару лет назад?

Гор удивился, вот бывает же! Как все-таки хорошо работает информационное поле Земли, не успел он несколько минут назад спросить про эту картинку у Затонского, как уже про нее говорит Дима, и если б не знал он точно, что его не было с ними на первом этаже, то подумал бы, что он слышал тот разговор. Игорь усмехнулся:

- Помню, конечно.

- Ну… я знаю, что это ты рисовал и писал. Тебе еще тогда Затонский помогал.

Гор уже открыл рот, чтобы сказать, что это Эдик его уговорил, хотел какому-то парню признаться. Хотя… какому-то… Ясно какому! Диме и предназначалось, кому ж еще.

Но Дима тут же продолжил:

- Я знаю, что оно было для меня, конечно, два года уже прошло, и, возможно, оно уже ничего не значит, но… - Дима словно с обрыва спрыгнул, - я тоже.

Игорь пытался собрать в кучу разбегающиеся мысли: значит, Димка все знал, интересно, откуда? Неужели Затонский ему рассказал?

- Что тоже?

- Ятожетебялюблю.

Гор непонимающе смотрел на друга. Что это он сейчас сказал?