Остальные сотни оказались слабее по фронту.

Чекрыжев сокрушенно покачал головой.

Муравьев вскинул брови, с неудовольствием посмотрел на капитана:

— Но и то вам надлежит знать, что во второй бригаде старослуживых казаков не наберется и четверти, а все более из малолетков, вовсе не служивших. Собраны они по первому разу и обучались до двух недель. Так что, господа, успехи их изумительны! — Голос генерала зазвенел, глаза его заблестели. — А вид и осанка казаков, готовность их к быстрому и точному исполнению приказаний моих подают самые благоприятные надежды о пользе этого прекрасного войска.

Офицеры бригады почтительно соглашались с генералом, в душе своей прощая Муравьеву его слабость. Генерал любил свое детище — войско — и кое-что прощал ему, как отец прощает своему любимейшему и дражайшему первенцу.

Начальник штаба бригады поморщился, сказал вполголоса, чтобы не услышал Муравьев:

— Генерал тут осанке казаков радовался и высказывал надежду, что те «подают самые благоприятные надежды о пользе этого прекрасного войска». А по мне, господин войсковой старшина, какое это войско? Один смех. Как были унтовыми казаками, так унтовыми и остались. Это вам, ваше высокоблагородие, отнюдь не гвардия. Вот в Петербурге — это, я вам скажу… Кавалергарды! Кирасиры! Уланы!

Войсковой старшина, не дослушав, поспешил за командующим.

Полки встретили Муравьева развернутым фронтом на зеленом лугу. Казаки стояли посотенно. Перед каждой сотней замер, поедая глазами начальство, есаул, по бокам от него и чуть сзади вытянулись пятидесятники.

Казаки были обуты в легкую крестьянскую кожаную обувь — унты.

— Не во что обуть, Николай Николаевич, — пояснил войсковой старшина. — В цейхгаузах все повыбрано. Наказный атаман даже не обещает вскорости. Повоюете, мол, и так.

Муравьев видел перед собой массу вооруженных людей с нерусскими лицами и, оглядывая шеренги, почувствовал себя как бы среди неприятеля. Это чувство пришло к нему внезапно и, сознавая всю несуразность его, он никак не мог от него отделаться, пока не услышал от полков ответного приветствия. Нерусские казаки совсем по-русски, с привычными для Муравьева стройностью и съеданием звуков, прокричали:

— Здравия жела-м, ваше пред-дит-ство!!!

Муравьев на свой выбор вызывал из строя казаков, и те по команде пятидесятников исполняли ружейные приемы «на караул» и «наизготовку».

По команде войскового старшины полки выполняли движение «фронтом вперед», делали повороты «налево — кругом», строили колонны сотенные и полусотенные, проходили перед командующим шагом и на рысях, заходили сотнями и полусотнями.

Равнение шеренг было так хорошо, все движения исполнялись так отчетливо и чисто, с такой готовностью и таким общим успехом, что Муравьев все более убеждался в том, что бурятская бригада ни в каком случае не отстанет от русских бригад.

Один из полков показал отражение казачьей конной атаки в пешем строю. Построившись в два ряда, передние изображали, что они с колена бьют по всадникам, а задние, стоя — по лошадям. Стрельба велась залпами по команде офицеров.

— А теперь отведаем ваше наивкуснейшее блюдо, — повелел довольный Муравьев, обращаясь к войсковому старшине. — Как хотите, господа, — командующий повернулся к офицерам бригады, — а без того, чтобы не посмотреть казачью лаву, я не уеду от вас.

Коноводы вывели из лесу лошадей, где те паслись, скрываясь от паутов и зноя. Казаки верхами, построившись по четверо в ряд, выехали на дорогу, чтобы занять рубеж для атаки.

— А что, русские полки первой бригады далеко ли стоят? — спросил Муравьев у войскового старшины.

— Да нет, верст пять, не больше.

— Что от них слыхать?

— Да вот… Неладно у них, Николай Николаевич.

— Вот как! Что за беда?

— Смутьяны подбивают казаков пешего батальона, ваше превосходительство. Подговаривают прекратить учения и разойтись по домам. Почему? Почему подговаривают? Да ведь известно… Темнота, дикость, к порядкам да закону не привычны. Вчерашнее мужичье, почитай что круглые каторжники. Это только при вас, Николай Николаевич, мы начинаем чувствовать себя войском регулярным, а то раньше… О дисциплине и думать-то забыли, какая она есть матушка. Карты да штоф… Истосковались мы по дисциплине, ваше превосходительство. Уж вы не оставьте это дело так, вас офицеры просят. В самом зародыше пока… Под корень изничтожить, без всяких послаблений. На обе корки драть! А то как бы и к нам в бригаду это поветрие… Могут кончить дурно-с. Не дай и не приведи господь. У меня в полках народец и вовсе… черт знает… Вот извольте взглянуть, Николай Николаевич.

По дороге в походных колоннах двигались на рысях сотни. Обгоняя их, к лесу накатывался гул, и скоро по земле уже прошло легкое дрожание. Торопливо, словно в испуге, осины захлопали, залопотали листьями. Ветерок посвистывал в ушах. В синем мареве покачивались пики. Протяжно-призывно пропела труба.

В передних рядах буряты пришпорили лошадей и каждый ряд, делясь надвое, правил в свою сторону от дороги. Всякий последний ряд уходил все далее в свою сторону, и вскоре походная колонна напоминала огромную птицу с распахнутыми крыльями. Голова этой птицы все таяла и таяла, а крылья удлинялись и концы их — фланги — заметно выдвигались вперед. Конная масса накатывалась упругой неудержимой дугой.

Была передана команда: «Высылать пики вперед — на всю вытянутую руку!»

Косматые, длиннохвостые лошади распластались в намете, быстро приближаясь, оставляя позади фонтанчики пыли. Стук копыт уже заполнял все вокруг, сотрясая землю и заставляя каждого из свиты генерал — лейтенанта Муравьева и войскового старшины испытывать сосущее чувство неуверенности и беспокойства перед накатывающейся на них конной бригадой. У Муравьева возникло желание вскочить на лошадь и отъехать с этого луга, чтобы не быть растоптанным. Чекрыжев — истинная военная косточка — не отрываясь, смотрел на атаку своего полка, забыв о присутствии командующего. Губы его шевелились, он шептал не то молитву, не то слова одобрения.

Прерывисто-требовательно заиграла труба, что означало отбой, и буряты уже придерживали разгоряченных лошадей, фланги отставали, уплотняясь и сдвигаясь к центру, чтобы полкам можно было принять походный строй.

Потом, уже будучи в Иркутске, Муравьев напишет Николаю I о состоянии Забайкальского казачьего войска и особо выскажется о бурятской бригаде:

«Бурятская бригада не отстанет ни в чем от русских бригад. Приемлю смелость всеподданнейше испрашивать для нее оружие, обмундирование и штаты наравне с русскими полками, что будет служить для бурят наградой за похвальную их готовность к службе и поощрением к дальнейшему усердному ея продолжению».

В первой казачьей бригаде полковника Куканова весь день готовились к встрече Муравьева. Казаков на учения не выводили, велено было выкупать и вычистить лошадей, привести в добрый вид сбрую, оружие, обмундирование. Младшие урядники, урядники и хорунжие с ног сбились, проверяя свои отделения и взводы.

Куканов, добрейшая душа, пребывал в полном расстройстве. Казачья бригада — не городовой полк. Войско — как есть. Раньше городовым казакам строевой службой не докучали, а нынче, что ни день, то и служба. Уж до престольных праздников добираются. В пасху только первый денечек и попраздновали, а то все скачки да стрельбы. По приказу его превосходительства. Попробуй ослушайся.

С конца мая, когда в станицах отсеялись, на весенние сборы призвали резервистов из запаса, и слышно, что раньше ильина дня их не отпустят. А кто без казаков сена накосит? В сотнях копилось недовольство. Все чаще спрашивали казаки офицеров, как да что. А те и сами толком не знали. Иные казаки, что посмелее, объясняли, что без хозяина и дом не дом, и хозяйство — не хозяйство. У баб какая сила — известно. Трава перестоит, посохнет или сгниет в кошенине.

Недовольство на учениях чаще проявлялось в сотне есаула Гюне. Куканов взял его в бригаду, памятуя о его способностях на службе в городовом полку. Гюне слыл истинным и неподкупным службистом, превыше всего ставил строевые занятия, и казакам его сотни доставалось на учениях. Он костерил их, а кого и колошматил почем зря. Многие к вечеру еле держались на ногах и после отбоя сваливались как убитые. Недовольство усиливалось и подогревалось тем, что у есаула был сильный немецкий акцент.