Надо было «прорубать окно». Куда? А почему бы не в Тихий океан?

Император, всегда доверявший Нессельроде, заколебался. Лишить предерзостного генерал-губернатора должности и чинов? Но без Муравьева некуда «прорубать окно». Муравьев смелее графа, да и сидит ближе к Амуру. Знать, веские доводы у Муравьева, чтобы ослушаться…

— Оставьте, господа, это дело. Я верю, что генерал-губернатор прежде всего думал и заботился о государстве нашем, о его благе и процветании. До прибытия Муравьева в Петербург ничего решать не соизвольте.

Министры ушли, не солоно хлебавши.

Николай остался доволен собой и принятым решением. «За границей про меня пишут, что я холоден и жесток, — размышлял он, — да еще и злопамятен, что во мне живет единая страсть повелевать, что ум мой узок, а сердца вовсе нет. Что скажут вольнолюбивые иностранцы теперь? Какой им выйдет пассаж!»

В Охотском море пути Невельского, Муравьева и генеральского адъютанта долгое время никак не могли скреститься.

Адъютант прибыл в Охотск в нужный день, а порт был закрыт льдами. Но вот и лед расчистился, а «Байкала» нигде не было видно.

Невельской явился в Охотское море с опережением всех сроков и отправился в Петропавловский порт, где и вручил ему начальник Камчатки злополучное письмо Муравьева о том, что разрешения от царя на исследование амурского лимана нет.

Невельской оказался смелее Муравьева. Он на свой страх и риск, закончив разгрузку транспорта, взял курс на юг… к лиману Амура. Его вера в то, что Амур судоходен в своем устье, была так велика, что он не посмотрел ни на что. Ждать год? А вдруг англичане опередят? Что тогда?

«Благо России куда выше и дороже личного блага, — думал Геннадий Иванович. — Будь, что будет».

Муравьев прибыл на берега Охотского моря в середине лета. Адъютанта в Охотске уже не было. Генерал на транспорте «Иртыш» выехал на Камчатку, а оттуда в Аян.

У Муравьева дня не проходило, чтобы он не вспоминал об устье Амура. А говоря об Амуре, он никогда не забывал про Англию.

«Не встала бы в устье Амура английская крепость, — беспокоился он. — А то английские пароходы пойдут по Амуру на Нерчинск и в Читу».

В Аяне его ждали письма от гражданского губернатора и подполковника Ахтэ.

Гражданский губернатор писал, что Ахтэ «в смятении превеликом, не ведает, как ему быть перед государем».

«Не ведает, — ухмыльнулся Муравьев. — Врет все. Донесенье уже фельдъегери привезли в Петербург. На высочайшее усмотрение… «Муравьев-де власть завысил, с указами его императорского величества считаться не соизволил».

«Поглядим, чем он меня умасливает»; Надорвал конверт, пахнуло духами, зашуршала атласная бумага с царскими орлами и штемпелем военного департамента. Представил себе галантного и надушенного господина с бутоньеркой и во фраке.

Ахтэ выдерживал в письме вполне деловой тон, но обращении не упомянул, что получатель сего послам; кавалер орденов и обладатель золотого оружия. «Считает, что дни мои сочтены. Щеголь столичный… Я еще всем вам покажу, кто я таков», — нахмурился генерал губернатор.

«У нас здесь только и разговору о вынужденном сидении. Не знаем, как и государю отписать, — сообщал глава экспедиции. — Принять такую ответственность на себя, ваше превосходительство, случай, не имеющий прецедента. У вас, должно быть, веская причина на то, о коей мы не наслышаны. Иные именуют ваше решение гражданским подвигом и крупным показателем духа инициативы и решимости, присущих только талантливым людям. Уповаем на то, что действия ваши не пойдут в разрез с интересами государя и отечества нашего любезного».

Муравьев повеселел. «А он, ей-ей, меня побаивается! Там, в департаменте, поди, не забыли, что Аракчеев-то сердечный друг моего отца. А отсюда-то до гражданского подвига рукой подать».

Утром Муравьев, как всегда, накинул шинель на плечи, собираясь подышать морским воздухом на набережной.

Услышал по коридору стук сапог. С грохотом полетел стул в приемной, распахнулись двери. Возбужденный, радостный адъютант, шатаясь, вошел в кабинет, вытянулся.

— Ваше превосходительство! Транспорт «Байкал» на виду Аяна! Штабс-капитан Карсаков вышел на вельботе… встречать.

— Подать катер! — крикнул Муравьев. — Немедленно распорядитесь!

За окном прогремел пушечный выстрел.

…Слышно, как на «Байкале» кричал боцман на матросов, карабкающихся по вантам.

На капитанском мостике толпились офицеры, приветственно махали фуражками..

Это Невельской, господа!

Слышно, как вахтенный докладывал капитану на мостике:

— Катер его превосходительства генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьева!

Муравьев крикнул в рупор:

— Как плавали? Что с Амуром?

Невельской, с трудом сдерживая радость, громко отвечал:

— Вековое заблуждение рассеяно, ваше превосходительство. Амур — судоходен! Сахалин — остров!

Муравьев быстро поднялся по штормтрапу на палубу «Байкала».

— Где вы столько пропадали? Мы везде вас ищем… Ну что? Все ли хорошо? — засыпал Муравьев вопросами капитана.

— Разрешите отдать рапорт? — обратился Невельской. — Ваше превосходительство!

— Разрешаю.

— Доношу для представления государю, а ныне вашему превосходительству… Сахалин — остров, вход в лиман и устье Амура возможен для мореходных судов с севера и юга! Если бы я, ваше превосходительство, не решился бы по собственному усмотрению… то иностранцы опередили бы нас.

— Я объявил приказом по команде, ваше превосходительство, о том, что осмотр острова Сахалин, лимана реки Амура и устья должен оставаться тайной. Кто скажет кому-либо, а тем более доставит какие-либо сведения, что мы осматривали остров Сахалин, лиман и устье Амура, тот немедленно подвергнется наказанию как неисполнитель воли высшего начальства. Было предложено всем офицерам сдать командиру корабля до прибытия в Аян все записи, журналы и документы как чистовые, так и черновики. Что и исполнено, ваше превосходительство!

Невельской был маленького роста, рябой, подслеповатый. Он щурил глаза на Муравьева, от волнения покусывал усы.

Но сейчас никто не замечал, что капитан неказистый.

— Дай я тебя обниму, Геннадий Иванович! — воскликнул Муравьев, — Дорогой ты мой!

Они обнялись при криках «ура».

— Мне случалось видеть много смелых и дельных офицеров на судах нашего флота, — проговорил Муравьев. — Но ты, Геннадий Иванович, превосходишь во всех отношениях все мои сравнения. Я уж нынче у вас задержусь на «Байкале». Пройдем в кают-компанию, голубчик, хочу слышать от тебя полный доклад об исследовании Амура.

В кают-компании тесно, свита Муравьева кое-как разместилась. Подали шампанское, легкий ужин со сладостями.

Впечатлений много, ваше превосходительство, — заговорил Невельской, когда все расселись и бокалы были наполнены. — Воспоминаний хватит на долгое время.

Все ожидали, что тост Муравьева будет за успех исследования Амурского лимана командой транспорта «Байкал», за здоровье и благополучие капитана Геннадия Ивановича Невельского. Взоры присутствующих обратились к нему. И опять никто не видел невзрачности капитана, его рябинок, подслеповатого взгляда. Все видели широкий лоб с большой залысиной, рано поседевшие усы, твердый подбородок, пронзительные глаза, остроту которых подчеркивали чернеющие полоски бровей. Куда только делась подслеповатость! Муравьевские офицеры поняли, что перед ними натура смелая и решительная.

Слова Муравьева прозвучали как-то неожиданно:

— Выпьем, господа, за государя нашего Незабвенного! С его величайшего соизволения сей подвиг, свидетелем которого мы являемся, стал возможным.

Все словно очнулись. Задвигались, зашумели. Как же… Неудобно. Про государя-то и забыли. Ай-я-яй, как неполитично! Хорошо, что его превосходительство все предусмотрел, до всего дошел, ничего не забыл.

Между тостами капитан «Байкала» докладывал, как проходило исследование Амурского лимана. Непредвиденных помех и осложнений при плавании оказалось множество.