— Далее-с?

— Отзывался ко мне грубостью. Барбос, он и есть барбос. Для служения себе лошади купить денег не имел. Удержания от пития, по мнению моему, у него нет. Испробовавши все меры и вразумительные истолкования, решил я, ваше благородие, наказать его тростьми.

— Это вернейшее средство!

— Представьте… Он не внял палочным наставлениям, на другой же день после битья напился, оказал довольно забиячести и грубости, объявив, что меня слушать не хочет. Был исключен из команды и вместе с провиантским аттестатом и формулярным об нем списком отправлен в штрафную часть.

Полицмейстер поморщился:

— Не в коня корм. Да куда же теперь с ним? Он в части всем надоел. Оженится, может, за ум возьмется.

Из толпы горожан послышались протесты:

— Безобразие!

— Генералу пожаловаться!

— Отменить жениха! Купидона ей… красавца, ангелочка!

— Гнать его, пропойцу, из женихов!

Полицмейстер с беспокойством поглядывал на окна губернаторского дома. Видя, что на площади дым коромыслом, приказал зауряд-сотнику:

— С вверенной вам сотней прошу, голубчик, наведите порядок, оттесните лишнюю публику, мешающую выполнять повеление его высокопревосходительства.

Мышастый жеребец сотника тронулся с места. Зацокали копыта.

— Потеснись!

— Ослобони площадь!

— Назад! Куда прешь?

Полицмейстер поднял руку в перчатке:

— Следующий!

— Савелий Митрохин, от роду имеет шестьдесят лет. Надлежит ему повенчаться с Анисьей Трехлебовой, от роду тридцати трех лет.

— Выходи! Неприкаянная…

— Долгоденствия тебе, Анисья! Давно ли невестимся?

— Да с кем невеститься-то? Он же кувшинное рыло и долгоносый! Ба-атюшки, куда я с ним? Для тебя он восстанет истинным доброхотом. Познакомься со смирением, — проговорил торчавший тут же, у присутственного стола, попик, с козлиной бородкой, слезящимися глазами.

— Тоже мне, утешитель, колокольный дворянин! — огрызнулась баба. — С кондачка поешь псалмы. Криводушие одно!

У Ситникова в глазах рябило. Мельтешили вытянутые орущие рты, скалились не то в смехе, не то в ярости чьи-то зубы…

Вызванный солдат отвечал застольной комиссии:

— Служу государям императорам с прибавкою двадцать пять лет. Присягал царскому дому… По жестокой внутренней болезни от воинских смотров и парадов освобожден. В коленках постоянно дрожь и ноги ижицей. Ваши благородия… ослобоните! Добро бы сила была. Не жилен я на свете, свое прожил. Окажите добросердечие. По случившимся со мной припадкам не мыслю жениться, оставьте в штрафельниках, при гарнизоне век доживать. Тихохонько, не помешаю…

Ситников зажал уши, чтобы не слышать, что ответят Митрохину. Холодом пробирало по спине. «Нудят и нудят несчастных! Уйти отсюда, уйти тотчас же! — подумал он. — Не иначе генерал выступил из пределов благоразумия». Начав проталкиваться сквозь шеренги любопытствующих, он остановился, услышав крики:

— Едут! Едут! Генерал! Его высокопревосходительство!

Из, подъезда губернаторского дома показалась крытая карета, сопровождаемая казаками с пиками. На пиках трепыхались змейками флажки.

Народ отпрянул, освобождая проезд. Солдаты, казаки, писари, заседатели, офицеры стали во фронт. Карета подъехала. Адъютант генерала и полицмейстер бросились навстречу. Муравьев спросил, как идет дело. Ему ответили. Он велел поторопиться, чтобы женихи с невестами целовались, под венец готовились, чтобы на Амуре поскорее обзавелись хозяйством, детей понаплодили поболее — верных слуг государя и отечества. И добавил для полицмейстера и подпоручика:

— Извольте же нынче отвести всех по церквам иркутским и обвенчать. Скоро на Амур отправка. Перед богом я в ответе за них всех.

Солдатам он сказал:

— С богом, детушки! Вы теперь не на гауптвахте, не в штрафах. Вы теперь свободны. На Амуре хорошенько обрабатывайте землю, сделайте ее русским краем. Начните новую жизнь.

— Рады стараться, ваше высокопрев-дит-ство! — прогремело в ответ.

С тем и отбыл генерал.

Ситников, выбираясь из толпы, увидел рядом с собой члена совета главного управления Беклемишева и чиновника по особым поручениям Неклюдова.

Оба принадлежали к «золотой молодежи» Иркутска.

Беклемишева за выслуги по службе Муравьев перевел из исправников в начальники отделения генерал-губернаторства, ввел в члены совета. Был он приближенным генерала, у него на виду. Приехал в Забайкалье после окончания лицея, в двадцать лет с небольшим назначен исправником Верхнеудинского округа. Ныне он — коллежский советник и кавалер Анны второй степени. По всем статьям первейший жених, да вот видом не вышел — худ, тщедушен, артритик.

Неклюдов ему прямая противоположность. Высок, строен, могуч в плечах. В Иркутске он недавно. Значился коллежским асессором.

Ситников его почти не знал. Неклюдов в обществе бывал редко, с молодыми «навозными» чиновниками не якшался. Дитя свободы. Почитался дичком. Ни пава, ни ворона.

И у Беклемишева, и у Неклюдова были свои «туманности» в служебных формулярах.

Ситникову приходилось слышать о Беклемишеве самые разнообразные суждения. Одни считали его королем «навозных» чиновников — тех, кто после училища правоведения или лицея ежегодно наезжали в Иркутск за чинами и орденами. Говорили о его беспримерной жестокости к крестьянам. Другие воздавали ему по всей чести, полагая его человеком благонамеренным и с большими административными способностями.

Ситникову не внове было знать, что порядочный человек не может не иметь врагов. В Иркутске это заведено. И еще он знал, что бездельника, пьянчужку, вора, выжигу Муравьев не выдвинет и чина или ордена ему не даст.

Сек ли исправник Беклемишев мужиков, если они задерживали уплату налогов и недоимок? Сек. Да еще как! Кто-то научил его розги готовить по особому способу. Подержит в соленой воде, а потом распарит в горячем тесте. Ситников, бывая в селениях Верхнеудинского округа, слышал не от одного лица о таких розгах — и от полицейских, и от старост, и от крестьян. Но до взяток исправник себя не унижал и от подчиненных ему по службе людей этого же добивался. Предшественник Беклемишева, по слухам, нажил на службе до ста тысяч рублей, пока Муравьев его не выгнал из Восточной Сибири. Со вступлением на должность исправника Беклемишева полицейские быстро поняли, что для них наступили мрачные времена.

И все же, как видел Ситников, Беклемишева и его друзей иркутское общество не любило. Старые местные чиновники, или «туземные», не могли простить молодым «навозным», что те позабрали лучшие должности в управлении краем. Купцы их не терпели за то, что те мешали им обделывать свои дела с помощью взяток. Даже учителя гимназии и те терпеть не могли «навозных» за то, что порядочные барышни и дамы предпочитали общество лицеистов обществу учителей. На всех балах в Иркутске музыкой постоянно распоряжались дружки Беклемишева из лицеистов. А богатые мещане и купчики порой стеснялись танцевать при лицеистах: засмеют.

О Неклюдове было известно, что он из белоподкладочников. Воспитывался в школе гвардейских прапорщиков. Отец Неклюдова имел до двух тысяч крепостных. В Иркутске Неклюдова не любили так же, как и Беклемишева, если не больше. Чиновник по особым поручениям почти не бывал в обществе, держался высокомерно.

Муравьев посылал его курьером в Пекин. Поручение от генерал-губернатора было наиважнейшее. В Пекин отъезжал с офицерами-инструкторами русский посланник в чине генерал-майора. Ему надлежало вести переговоры с цинским правительством об установлении границы от реки Уссури до моря. Офицеры-инструкторы были взяты для обучения китайских войск.

Петербург послал в Пекин генерал-майора без ведома Муравьева, не запросив даже его мнения. Муравьева это покоробило, да что поделаешь…

Чтобы иметь своего человека при переговорах генерал-майора с китайцами, Муравьев и решил послать в Пекин курьером Неклюдова.

В Иркутске ходили слухи, что китайские сановники встретили русскую миссию недружелюбно. Неклюдов утверждал, что они заявили-русскому посланнику: указ-де богдыхана об Айгуньском договоре ошибочный.