1916 «Сегодня строгою боярыней Бориса Годунова…»* Сегодня строгою боярыней Бориса Годунова Явились вы, как лебедь в озере; Я не ожидал от вас иного И не сумел прочесть письмо зари. А помните? Туземною богиней Смотрели вы умно и горячо, И косы падали вечерней голубиней На ваше смуглое плечо. Ведь это вы скрывались в ниве Играть русалкою на гуслях кос. Ведь это вы, чтоб сделаться красивей, Блестели медом – радость ос. Их бусы золотые Одели ожерельем Лицо, глаза и волос. Укусов запятые Учили препинанью голос, Не зная ссор с весельем. Здесь Божия Мать, ступая по колосьям, Шагала по нивам ночным. Здесь думою медленный рос я И становился иным. Здесь не было «да», Но не будет и «но». Что было – забыли, что будет – не знаем. Здесь Божия Матерь мыла рядно, И голубь садится на темя за чаем. 1916, 1922 «Где ищет белых мотыльков…»* Где ищет белых мотыльков Сосны узорное бревно, В кувшине плещет молоко – Так снежен конь. На нем Оно! Оно струит, как летний мед, Такие зыблемые косы. На гриве бьется. Кто поймет Его священные вопросы? Его ночными именами Ночей одену голоса я. Нога качает стременами, Желтея смугло и босая. Где вас уносит властно птичий вал, Как предков певчая река, И ищет бледного величества Его смущенная рука. Где быль – лишь разумная боль О славе, о боге, о беге по верам, И где на олене король Для крали цветы собирал старовером. <1916, 1918> «Веко к глазу прилежно приставив…»* Веко к глазу прилежно приставив, Люди друг друга, быть может, целуют, Быть может же, просто грызут. Книга войны за зрачками пылает Того, кто у пушки, с ружьем, но разут. Потомок! От Костомарова позднего Скитаясь до позднего Погодина, Имя прочтете мое, темное, как среди звезд Нева, Среди клюкву смерти проливших за то, чему имя старинное «родина», А имя мое страшней и тревожней На столе пузырька С парой костей у слов: «Осторожней, Живые пока!» Это вы, это вы тихо прочтете О том, как ударил в лоб, Точно кисть художника, дроби ком, Я же с зеленым гробиком У козырька Пойду к доброй старой тете. Сейчас все чары и насморк, И даже брашна, А там мне не будет страшно. – На смерть! 1916
Коллективное «Месяц плывучий…»* Месяц плывучий Раз выглянет, Раз спрячется… Распря – чу! Раздирает тучи. Глянец Ту одел облаком певучим. Хлеб на стол выложен, щи на! Говорят, что голая женщина Красива при свете луны. Голос глух, лица красны, Закусывают рыжиком, пьют, Слюною брызжут, снуют. Ах, где бы мне от вас скрыться, где бы? И кроит искусно небо Из лоскутьев сизых, серых, черных вечер. Заняты икрой… 1912 «Небо душно и пахнет сизью и выменем…»* Небо душно и пахнет сизью и выменем, О, полюбите, пощадите вы меня! Я и так истекаю собою и вами, Я и так уж распят степью и ивами. 1912 Другие редакции и варианты «Я знал: ненарекаемость Возничего…» Я знал: ненарекаемость Возничего, необъемность Полевичего, неотъемность Огневичего, неразъемность Водяничего, неувядаемость Девичьего. Я знал. 1907 «Времянин я…» Времянин я, Времянку настиг, И вот – любянин я, И создал я миг. И вот отряхнулся и дальше лечу, И богу высокому славу пою. Времянин я, Времянкой любим. 1907 «И живностынь старого черепа…» И живностынь старого черепа – Быстро мелькнувшая мышь. И милостынь старого бреда – Венчание в царствии крыш. И всё. 1903 И мертвостынь старого черепа – Скользко мелькнувшие мыши. И милостынь старого бреда – Венчание в царствии крыши. И всё. 1913 «Жарбог! Жарбог!..» Жарбог! Жарбог! Я в тебя грезитвой мечу, Дола славный стаедей, О, взметни ты мне навстречу Стаю вольных жарирей! Жарбог! Жарбог! Волю видеть огнезарную Стаю легких жарирей, Дабы радугой стожарною Вспыхнул морок наших дней. |
