Могилы вольности Каргебиль и Гуниб
Были соразделителями со мной единых зрелищ,
И, за столом присутствуя, они б
Мне не воскликнули б: «Что, что, товарищ, мелешь?»
Боец, боровшийся, не поборов чуму,
Пал около дороги круторогий бык,
Чтобы не вопрошающих – к чему? –
Узнать дух с радостью владык.
Когда наших коней то бег, то рысь вспугнули их,
Пару рассеянно-гордых орлов,
Ветер, неосязуемый для нас и тих,
Вздымал их царственно на гордый лов.
Вселенной повинуяся указу,
Вздымался гор ряд долгий.
Я путешествовал по Кавказу
И думал о далекой Волге.
Конь, закинув резво шею,
Скакал по легкой складке бездны,
С ужасом в борьбе невольной хорошея.
Я думал, что заниматься числами над бездной полезно.
Невольно числа я слагал,
Как бы возвратясь ко дням творенья.
И вычислял, когда последний галл
Умрет, не получив удовлетворенья.
Далёко в пропасти шумит река,
К ней бело-красные просыпались мела.
Я думал о природе, что дика
И страшной прелестью мила.
Я думал о России, которая сменой тундр, тайги, степей
Похожа на один божественно-звучащий стих.
И в это время воздух освободился от цепей
И смолк, погас и стих.
И вдруг на веселой площадке,
Которая на городскую торговку цветами похожа,
Зная, как городские люди к цвету падки,
Весело предлагала цвет свой прохожим, –
Увидел я камень, камню подобный, под коим пророк
Похоронен, – скошен он над плитой и увенчан чалмой.
И мощи старинной раковины, – изогнуты в козлиный рог,
На камне выступали; казалось, образ бога – камень увенчал мой.
Среди гольцов, на одинокой поляне,
Где дикий жертвенник дикому богу готов,
Я как бы присутствовал на моляне
Священному камню священных цветов.
Свершался предо мной таинственный обряд.
Склоняли голову цветы,
Закат был пламенем объят,
С раздумьем вечером свиты…
Какой, какой тысячекост,
Грознокрылат, полуморской,
Над морем островом подьемлет хвост,
Полунеземной объят тоской?
Тогда живая и быстроглазая ракушка была его свидетель,
Ныне уже умерший, но, как и раньше зоркий, камень.
Цветы обступили его, как учителя дети,
Его – взиравшего веками.
И ныне он, как с новгородичами, беседует о водяном
И, как Садко, берет на руки ветхогусли, –
Теперь, когда Кавказом, моря ощеренным дном,
В нем жизни сны давно потускли.
Так, среди «Записок Кушетки» и «Нежный Иосиф»,
«Подвиги Александра» ваяете чудесными руками, –
Как среди цветов колосьев –
С рогом чудесным виден камень.
То было более чем случай:
Цветы молилися, казалось, перед времен давно прошедших слом
О доле нежной, о доле лучшей:
Луга топтались их ослом.
