Три барышни белых и с черепом длинным,
Как чайки, за полночи ратью
Летели, летели, и спать я
Раздумал, услышав: вели нам,
Вечерний бродяга, над отмелью
Стать черепом, бросить хохол попугая
Над костию белой. Нам тот милей,
Кто черепу скажет, что радуг дуга я.
Рябины сливается иней.
Летаем навеки над миром.
И, спрошены милым разиней,
Охвачены, вещие, осени пиром.
Но мира теней нам не жаль вьюг.
Услышаны сумрачным вечера морем,
Заспорим, закрытые шалью,
Повторим со смехом: мы морим.
И ветер поет похороннее,
А море сверкает мертвецкою.
И мы, восхитившись тихонею,
Умчимся с улыбкою светской.
Ты милый, с тобой мы же на «ты»,
Нас трое прекрасно женатых.
Рыдает ли лебедь ночной темноты,
И мы в этой стае пернатых.
Три паруса серых по небу, и червь
Всходил на ладью пира смерти один.
В глазницах пустых паутинная вервь.
Он дышит, он смотрит, он жен господин.
И смотрит на нас через руку помор,
И скажет нам: заступ готовьте, идем к мечу мы
Смерть, черная немочь и мор
Обещаны девой чумы.
Готовьте холсты гробовые!
Забудьте о песнях и так!
Вперед я зову вас, живые!
На веко навеки холодный пятак!
Перун, ну, дай мне молоток,
Шары, нет, мало, мало… так.
В шары ударом рокоча,
Вернул с проворством ловкача.
Морского прибоя тележка
По отмелям черным стучала,
И воронов стаи ночлежка,
Увидя орлана, кричала.
И с орланьего пера
В море каплю пера влей.
Слышишь, – осени пора –
Стон могучий журавлей.
Удар молотка об разбойника,
С полоскою черной шары,
А море волною покойника
Стучалось в людские пиры.
