Князь вздохнул. Максимильена не поняла, что лишь ее одну он мог бы полюбить. Екатерина глядела на него с удивлением, гадая, о чем он так глубоко задумался. Впрочем, Меншикову удалось ее успокоить, хотя она и не преминула заметить, словно бы прочитав его мысли:
— Тебе всегда нравилась эта мерзавка.
Меншиков вздрогнул, однако ответил спокойно:
— Ты заблуждаешься, меня интересуют только политические соображения, и я хочу помочь тебе. Последуй моему совету, будь ласкова с гетманом.
И Екатерина покорилась. Она отправила гетману следующее послание:
«Его светлости гетману Саратову, атаману казачьих войск на Украине. Мы счастливы, что вы смогли найти друзей нашего возлюбленного супруга, Петра Великого.
Солдаты, которые незаконно задержали их и преследовали, будут должным образом наказаны.
Питая глубокую привязанность и большое уважение к князю Ромодановскому, мы просим вас не лишать двор его присутствия.
Мы надеемся, что вы почтите царицу столь же искренней дружбой, как и покойного царя».
И Екатерина начертала внизу обычную подпись московских царей: «Быть посему» вкупе со своим именем.
Она отдала послание казаку гетмана, но руки ее все еще дрожали от бешенства.
Гонец нагнал гетмана с его армией в Туле. Войска продвигались уже не столь быстро — за пять дней им удалось покрыть всего лишь сто восемьдесят верст. Началась оттепель, дороги стали скользкими и опасными для лошадей, а лед на реках посинел и мог треснуть в любой момент. Князь вызвался прочесть письмо гетману Саратову — тот слушал, поглаживая шелковистую бороду.
— Князь, мы укротили польскую сучку. Надо показать послание благородной даме, — сказал Саратов, кивнув в сторону Максимильены, бродившей по лагерю.
— Нет, гетман, это слишком тяжело для нее, ей пришлось пережить так много. Надо ее просто успокоить.
И Ромодановский направился к Максимильене.
— Друг мой, теперь все будет хорошо. Гетман Саратов получил письмо от императрицы: нас не станут преследовать, дело обошлось без сражения. Я знаю, вас это мучило. Не тревожьтесь больше.
— Спасибо, князь. Я и в самом деле боялась, что из-за нас опять прольется кровь.
— Максимильена, — нерешительно промолвил князь, — ныне вы с Флорисом и Адрианом в безопасности. Мне следует подумать об отъезде.
Максимильена смотрела на Ромодановского и ничего не могла понять.
— Об отъезде? Вы хотите нас покинуть?
— Да, Максимильена. Я должен был спасти вас, однако теперь мне надо возвращаться в Петербург.
— Но ведь это же опасно! Императрица ненавидит вас.
— Тем не менее я почти убежден, что она ничего не посмеет мне сделать.
Максимильену ошеломила мысль о разлуке с Ромо, как если бы ее покидал родной брат. Подчиняясь первому порыву, она сделала попытку удержать его.
— Нет, Ромо, нет, не уезжайте! Проводите нас хотя бы до Украины, а там будет видно. Но сейчас не бросайте нас!
Ромодановский побледнел. Максимильена, не замечая того, нанесла ему удар в самое сердце.
Флорис, гарцуя на маленькой степной лошадке, подъехал к ним и крикнул:
— Смотри, Ромо! Я научился пролезать под брюхом коня на всем скаку.
Максимильена всплеснула руками:
— Но это же очень опасно!
Ромодановский взглянул на нее с нежностью.
— Максимильена, вы не устаете поражать меня. Ваши сыновья, как и все мы, сражались не на жизнь, а на смерть, а теперь вы боитесь, что он пролезет под брюхом лошади на скаку, хотя это умеют делать все казаки.
У Максимильены увлажнились глаза. Она ничего не ответила на реплику Ромодановского, но вновь стала молить:
— Не уезжайте! Не уезжайте, Ромо!
— Решено. Я остаюсь с вами… вплоть до Украины. — И князь поспешно удалился, не в силах скрыть своего волнения.
Чем ближе продвигались беглецы к границам Украины, тем легче становилось у них на сердце — у всех, за исключением Максимильены, которой казалось, что каждая верста все больше отдаляет ее от Пьера. За Орлом внезапно настала весна, неожиданная теплая весна после стольких страданий. Беглецы пересели с троек на тарантасы — экипажи с большими колесами на длинных осях. От грязи защищали специальные щитки и кожаный верх. В дикой степи, простиравшейся за Курском, уже сбросили меховые шубы и шапки. Флорис с Адрианом не слезали со своих коней. Мальчики изнывали от нетерпения — им хотелось скорее добраться до Украины. Гетман Саратов постоянно держал их при себе и учил различать то, что не видно каждому.
— Ты заметил на горизонте точку, Флорис?
— Да, крестный, что это такое?
— Это река, сынок.
— А вон там, где поднимаются высокие травы, проехать можно?
— И не вздумай! Это зловонные болота, только зимой, когда их сковывает лед, когда засыпают змеи и ядовитые насекомые, при необходимости можно рискнуть.
К Максимильене гетман относился с большим уважением. На каждом привале этот грубый человек приходил справиться о здоровье и спросить, не нужно ли ей чего. Он подметил, с каким отчаянием взглянула она в последний раз на Москву, и проникся к ней еще большим чувством. В Курске задерживаться не стали и прошли за день еще восемьдесят верст. Гетман скакал на лошади рядом с тарантасом Максимильены, в сопровождении Флориса и Адриана. Внезапно он поднял руку, и вся армия встала, повинуясь этому знаку.
— Смотри, Флорис, смотри, матушка, — произнес он, впервые назвав Максимильену именем, означающим у русских одновременно любовь и уважение. — Вот Украина! Вдохните этот теплый воздух, проникнитесь этой радостью и жаждой жизни, вглядитесь в эти леса и поля. Здесь солнце светит ярче, земля родит больше, дожди обильнее и теплее, чем во всем мире. А сердца казаков крепче брони, и слово их тверже алмаза.
Тут гетман повернулся к Флорису.
— Украина никогда не изменит тебе, сынок, но и ты ей не измени.
Через несколько дней показался Киев, столица Украины. Жители толпились на стенах, приветствуя казаков громкими криками. О Флорисе с Адрианом сразу же начали складывать легенды. Все восхищались их красотой. Казаки рассказывали об их мужестве и доблести в бою — они даже преувеличивали подвиги мальчиков. Жители досаждали также и Максимильене, окружив ее всяческим вниманием: все кланялись ей, когда она проходила, величали «матушкой» и благословляли, нисколько не удивляясь ее мужскому наряду. Гетман отослал часть своих казаков в станицы, где воины, готовые в любой момент выступить в поход, жили вместе с женами и детьми.
Для Максимильены стало ясно, что Украина — это вооруженная провинция, чьи жители охраняли границы государства, состоя на царской службе, но при этом могли подняться и против царя, если тот посягал на их свободы. Максимильена начинала понимать, почему Пьер так почитал гетмана Саратова и дорожил его дружбой.
А гетман разбил лагерь у Киева, на левом берегу реки, ширина которой в этом месте почти равнялась версте. В лагере находилось не меньше двух тысяч казаков — личная охрана гетмана. Над его шатром, стоявшим в центре и возвышавшимся над всеми остальными, реял вымпел со словами: «Даровано Господом». Вокруг гетман приказал расставить такие же удобные и красивые, как у гетмана, но более низкие шатры — они предназначались гостям. Первый из них достался князю Ромодановскому, второй заняла Максимильена с Флорисом и Адрианом, в третьем поселились Ли Кан, Федор, Грегуар и Блезуа, а в последнем жили Элиза, Мартина и Марина-Хромуша. Впрочем, у Элизы с Мартиной оказалось много свободного места: Марика, обретя новых «двоюродных братьев», пропадала у них днями и ночами. Не станем скрывать, что Ли Кан, как раньше Федор, получил право именовать бойкую кабатчицу своей «двоюродной сестрой».
Максимильена могла бы разместиться в каком-нибудь из киевских домов, но она предпочла остаться в лагере гетмана, где чувствовала себя в большей безопасности. Мало-помалу она совершенно успокоилась и обрела прежнюю безмятежность. Правда, говорить с гетманом о будущем она не смела, поскольку тот вел себя таким образом, словно Флорис был его наследником. Ромодановский также не заикался об отъезде, хотя прошло уже несколько дней после вступления казаков на Украину. Лето было в самом начале. Максимильена, набираясь сил, оживала на глазах, и каждый день откладывала на завтра беседу с гетманом и с Ромо.
