А тем временем на Подоле, на Почайне и на Лыбеди люди толпятся у старых требищ, принося жертвы своим покровителям, и ведут пересуды об увиденном и услышанном. Между ними ходят волхвы и обносят их дымными головнями. В разных концах на улицах завязались стычки между ревнителями дедовской веры и христианами, заполыхали пожары.
В последующие дни по всем улицам Горы и Подола стали ходить «крестные ходы», охраняемые дружиной. Попы кропили святой водой дома и колодцы, окуривали жилища и скот дымным каждением, изгонявшим «нечистую бесовскую силу». По приказу князя начали рубить во всех частях верхнего и нижнего города деревянные церкви и молельни, вокруг которых заводили церковные приходы. В связи с этими нововведениями обстановка в Киеве накалилась до предела, все его население раскололось на два враждующих лагеря. Если одни шли и поклонялись Перуну и Волосу, то другие истово молились в наскоро отстроенных церквах и вели себя по отношению к язычникам весьма независимо и воинственно, имея за своей спиной мощную поддержку со стороны самого князя и его дружины. А ведь совсем недавно христианам здесь приходилось весьма туго.
Впрочем, и самому князю в том его положении было нелегко разобраться во всем происходящем. Голова шла кругом от множества вопросов, он не знал, с чего начинать установление новых порядков. Как оказалось, начинать надо было с себя. Царица и новое духовенство подступили к князю с требованиями коренного переустройства жизни его семьи на греческий манер, согласно «Номоканону» — церковному уставу, а также регламенту византийского царского двора. Но для этого надо было обратить в новую веру всех княжеских детей, а также избавиться от многочисленных жен и наложниц. Представляется, что именно ритуал обращения в новую веру родных и приближенных князя и лег в основу предания о «крещении Руси», так как адресованный якобы всем киевлянам приказ Владимира «явиться завтра на реку» мог касаться только конкретных лиц всего его семейства и той части дружины, которая еще не приняла христианство.
Затруднений в проведении данного религиозного обряда существовало немало. По всей видимости, он совершался формально в ходе общего литургического богослужения вместе с «оглашением» и «имянаречением», так как наиболее полный чин церковных таинств в то время на Руси отсутствовал. Само таинство крещения могло ограничиваться «оглашением», или надеванием нагрудного крестика. О том же, как крестились Князевы дети, нам ничего не известно, кроме лишь того, что им присваивались новые христианские имена. Так, Ярославу дали имя Юрий (Георгий).
Что же касается бывших жен и наложниц Владимира Святославича, то их последующая судьба нам неизвестна, хотя из летописей мы узнаем о том, что в Изяславль, где якобы проживала с сыном Изяславом высланная по воле Владимира Рогнеда, было послано предписание: «Теперь, крестившись, должен я иметь одну жену, а ты выбери себе мужа из моих князей и бояр, кого пожелаешь». На что гордая Рогнеда ответила: «Царицей я была, царицей и останусь, и ничьей рабой не буду. А если ты сподобился крещения, то и я могу быть невестой христовой». То есть стать монахиней. Предписание киевского князя, как и ответ на него Рогнеды — чистейший вымысел летописца.
Во-первых, никуда из Киева Рогнеда не переселялась, а город Изяславль возник уже после ее смерти, после того, как сюда уже взрослым был назначен наместником ее сын Изяслав.
Во-вторых, решение или угроза Рогнеды постричься в монахини представляется нереальной по той простой причине, что ни мужских, ни женских монастырей на Руси тогда не существовало. Первые монастыри появились при Ярославе пятьдесят лет спустя после описываемых событий. В летописях под 1037 годом сообщается: «Черноризьцы почали множиться и монастыреви начинаху быти». При Ярославе построены два монастыря: Георгиевский — мужской и Ириновский — женский в честь христианских княжеских имен. Немного позже был основан игуменом Антонием и Киево-Печерский (пещерный) монастырь.
Судя по всему, Рогнеда продолжала жить в тереме на Лыбеди вместе со своими детьми, а под конец жизни — с дочерью Предславой. В ее отношениях с Владимиром Святославичем после его нового брака, как мы полагаем, не произошло особых перемен, так как князь во всем поступал по собственной воле и совести и питал к ней постоянную привязанность, имея от нее столько детей.
Тем не менее со временем отношения Владимира и Рогнеды обросли легендой о неудавшемся покушении на жизнь князя, предпринятом его «главной» женой то ли в канун корсуньского похода, то ли после него.
Упомянутая легенда легла в основу летописного рассказа, построенного целиком на вымысле, как и сообщение о пострижении Рогнеды в монахини. Это вызывалось необходимостью хоть как-то обелить Владимира Святославича, который после женитьбы на Анне и крещения оставался по-прежнему многоженцем, что никак не вязалось с его новым статусом христианина и православного государя. Во-первых, надо было оправдать Владимира перед богом и церковью, за все заслуги перед ними, создать ему образ праведника, утверждая, что с Рогнедой он не жил, а во-вторых, сохранить моральный облик князя как семьянина и человека, переложив вину за его разрыв с семейством целиком на Рогнеду, намеревавшуюся убить отца своих детей, и представив ее помилование мужем как акт христианского милосердия последнего. Вместе с тем представлялось важным причислить и саму «грешницу» и язычницу Рогнеду, якобы посвященную в монашество, к последователям новой веры, создать ей образ добропорядочной матери и прародительницы православных русских князей и царей.
В общих чертах сюжет сводится к следующему. В один из дней Владимир приехал навестить Рогнеду и своих детей, проживавших в тереме на Лыбеди, где он обычно отдыхал и оставался ночевать. Но на этот раз его визит завершился самым ужасным происшествием. Находясь с Рогнедой в опочивальне, князь погрузился в безмятежный сон, но вдруг внезапно проснулся и увидел Рогнеду, занесшую над ним кинжал и собиравшуюся пронзить его сердце. Перехватив ее руку с кинжалом, Владимир вскочил с постели и тем самым избавился от смерти. Затем последовали объяснения: «С горести подняла на тебя руку, — оправдывалась Рогнеда. — Отца моего убил, землю его полонил из-за меня. А теперь не любишь меня, ни своих детей…»
Вот ведь какая сложная гамма чувств и мыслей. Не слишком ли запоздалой оказалась ее месть и ревность к супругу, имевшему стольких жен и наложниц?
Не менее странными представляются реакция на это самого Владимира и его ледяное самообладание, когда он приказывает Рогнеде приготовиться к казни, как обреченной на заклание жертве: нарядиться в те одежды, которые были на ней в день их свадьбы, и сесть на богато убранном ложе в горнице. Хотя ни о какой их свадьбе нигде в летописях не упоминалось, да и могла ли она быть при тех обстоятельствах, после полоцкого побоища и убиения родителей и братьев Рогнеды?
Далее рассказывается, как Рогнеда после ухода Владимира из опочивальни бросилась к своим детям и подговорила одного из них — Изяслава появиться в горнице, как только в нее пожалует его отец, чтобы помешать ему совершить свою казнь и суд над нею. Когда же Владимир вошел в горницу, то увидел пред собою сына с отцовским мечом в руках. Протянув меч отцу, мальчик произнес слова, которые внушила ему мать: «Отец, или ты думаешь, что ты здесь один ходишь?» В полной растерянности и смущении князь будто бы на эти слова отозвался так: «А кто тебя чаял здесь?»
Пытаясь выйти из положения, он действует не лучшим образом, вынося, что называется, «сор из избы» — продает Рогнеду боярскому суду: решайте, мол, и быть посему. А бояре, сжалившись над Рогнедой, порешили: «Не убивай ее ради детей, а устрой вотчину и дай ей с сыном». И тогда якобы Владимир построил в полоцкой земле городище и отправил туда Рогнеду вместе со спасителем-сыном Изяславом.
Судьба Рогнеды волновала воображение не только древних русских летописцев, но и писателей, поэтов, композиторов XVIII–XIX столетий, уже после открытия и публикации списков «Повести временных лет». О Владимире и Рогнеде писали драмы, стихи, а А. Н. Серов создал на тот же сюжет онеру «Рогнеда». Поэт-декабрист Кондратий Рылеев положил легенду о трагическом разрыве супружества князя и его полоцкой жены в основу драмы в стихах, также названной им «Рогнеда». Вот как в его изложении предстает драматическая картина развития событий:
