Рыгору пришла мысль, что, возможно, он выздоровел, и иллюзии постепенно возвращаются к нему. Он усиленно покашлял и, ощутив в груди знакомые хрипы, немного успокоился. Тем не менее, он сейчас же намочил простыню, завернулся в неё и стал ходить из угла в угол, обдумывая факт существования автобусов.

— Дядь Кастусь, а вы на автобусе когда-нибудь ездили? — возбуждённо спросил Рыгор, подойдя к решётке и сам не понимая, чего ему хочется — посмеяться над тюремщиком или поговорить с ним по душам.

— Да зачем мне автобусы? Видишь, как я удачно устроился — и живу, и работаю в одном месте, никуда ездить не нужно, — благодушно отвечал Кастусь из своей каморки.

— Но всё-таки, ездили или нет?

— Ездил, конечно. Странные вещи ты спрашиваешь, — Кастусь пожал плечами и брякнул кружкой, собираясь заваривать чай.

Рыгор, от чего-то торжествуя в душе, заставил себя замолчать и оставить в покое здорового Кастуся. Он лёг, но от переполненности чувствами не смог лежать, и опять стал ходить туда-сюда по лестнице. «Наверняка в этих автобусах кроется какая-то важная разгадка! Эх, скорее бы пришёл министр», — мучился он от нетерпения.

Вечером появился Юрась, один, без министра. Лицо его горело сильнее обычного, он нетвёрдо стоял на ногах и, подойдя к решётке, оперся на неё плечом. Рыгор радостно подбежал к нему, не сомневаясь, что тот принёс письмо с указом о помиловании, и через несколько минут его ждёт свобода. Но сначала ему хотелось сообщить Юрасю глобальную новость об автобусах. К его удивлению, Юрась о существовании автобусов знал, и называл их «аномальными автобусами». По его словам, добраться до них не представлялось возможным, потому что у директора банка не было ключей от стоянки.

— Ну и что?! — изумился Рыгор. — Подумаешь, нет ключей! Разве нельзя сломать замок на воротах?

— А кто будет ломать? — спросил Юрась с таким видом, как будто Рыгор предложил сломать его голыми руками.

— Да я и сломаю! Взять хороший лом, или на крайний случай болгарку.

— Болгарку?

— Это такая пила электрическая. У меня в гараже есть.

Юрась смотрел на него, как на помешанного. Рыгора поставил в тупик этот взгляд, и он, решив поговорить об автобусах лично с министром, сменил тему:

— Наконец-то вы пришли, Юрась! Я уже измаялся здесь. Надеюсь, вы заберёте меня отсюда?

— Что вы, Рыгор, сейчас это невозможно.

— Да как же это, Юрась? Неужели меня будут здесь держать из-за каких-то дурацких денег? Мы-то с вами знаем суть происходящего! И министр знает! Скажите им, чтобы освободили меня! — он кивнул в сторону Кастуся, который приблизился и смотрел на них поверх очков.

— Понимаете, Рыгор… — начал Юрась.

— Что тут понимать? — перебил его Рыгор. — А как же труд на благо общества? Ведь на свободе я могу принести столько пользы!

— Поймите, преступление должно быть наказано. Или вы хотите, чтобы мы оправдали грабителя? Закон есть закон. Руководство не может попирать его, если ожидает доверия от граждан. Сказать гражданам: да, он ограбил банк, но человек он нужный, и мы его не накажем? Сказать: ограбление банка не есть преступление? Нет, Рыгор. У нас не хунта, а цивилизованное общество. Мы не можем позволить себе заигрывания с уголовниками, иначе нас ждёт катастрофа. Отнеситесь ответственно, Рыгор. Посидите здесь хотя бы годик. Общественное благо никуда не денется.

Напоследок Юрась официальным тоном осведомился об условиях содержания и, поскольку Рыгор оскорблённо молчал, попрощался с ним, оттолкнулся плечом от решётки и ушёл. Кастусь продолжал смотреть на Рыгора поверх очков, и он, зарычав от злости, скрылся в глубине камеры.

Ранним утром, солнечным и свежим, Лявон бодро шагал по улице Некрасова в сторону Рыгоровых гаражей. Накануне, после напряжённых воспоминаний, он твёрдо уверился, что оставил подаренный ему диск с песнями Шуберта у Рыгора на колонке, в день ограбления банка. Пятрусь подтвердил научную важность исследования содержимого диска и попросил заодно прихватить проигрыватель, если представится возможность. Пообещав вернуться к обеду, Лявон отправился в путь, наполнив свой рюкзак пакетами апельсинового сока и упаковками одноразовых бумажных платочков, выданных ему под роспись строгим Сымоном. Ему было совестно сморкаться в чистые мягкие платочки, которые уже нельзя было постирать, и которые неминуемо приходилось выбрасывать после использования, и он старался тратить их как можно меньше, шмыгая носом и втягивая сопли.

По пути Лявон негромко напевал Сильвестрова, сначала стесняясь сам себя и то и дело замолкая, но потом постепенно вошёл во вкус, повысил голос и получал от пения большое удовольствие. Пятрусь объяснил ему, что для удержания прозрения необходимо постоянно либо слушать песни, либо петь самому, иначе его можно утратить в течение часа. Перед выходом из библиотеки Пятрусь заставил Лявона десяток раз прослушать полюбившуюся ему песню «Несказанное, синее, нежное», чтобы хорошенько запомнить мотив и слова.

Улица Некрасова, по которой Лявон пошёл, чтобы прочертить следами новый маршрут, оказалось скучноватой, но уютной. Пятиэтажки, тополя, старый потрескавшийся асфальт. «Всё-таки после этого прозрения остаётся какой-то осадок, лёгкая неудовлетворённость, — раздумывал он, глядя по сторонам. — Да, вечное лето, полное счастье. Бесконечность позади и впереди, никаких обязанностей, никаких потребностей и проблем. Но не унизительно ли такое положение вещей?» Он попытался сформулировать, что именно унизительно, но отвлёкся на парочку воробьёв, с громким щебетом проскакавших через дорогу в нескольких метрах от него, и, то ли ссорясь, то ли играя, вспорхнувших один за другим на берёзу. «Унизительно хотя бы то уже, что я слишком хорошо помню и отца, и Михася, и наш дом, и старый приёмник, но в то же время знаю, что их не существует. И отлично помню, как поступал в университет. Если этого не было, то откуда у меня ложные воспоминания?»

Приближаясь к гаражам, Лявон решил, что прозрение хорошо, а факты лучше. И что если существование прошлого и будущего доказать или опровергнуть затруднительно, то проверить конечность пространства не представляет особой сложности: нужно всего лишь идти и идти по любой из дорог вперёд и вперёд, пока не выйдешь из города. И посмотреть, что из этого получится.

Домик «Гаражный кооператив» был пуст, дядя Геня ещё не вернулся с дачи и не заступил на вахту. Лявон обогнул шлагбаум и пошёл меж гаражей, вспоминая день, когда он впервые здесь побывал. С тех пор прошла всего лишь неделя-две, но Лявону казалось, что это было или очень давно, или в прошлой жизни. «На которой из крыш мы загорали? На этой? Или на той, зелёной?» Дверь последнего гаража была приоткрыта, и Лявон ускорил шаг, обрадовавшись — он соскучился по Рыгору и хотел поскорее узнать, что сталось с ним после всех их приключений. Главное, чтоб он ещё не выздоровел! Надо рассказать ему о песенном прозрении, своих соображениях на этот счёт, а если — он вдруг сообразил — а если разговор пойдёт, даже предложить совместный поход к загадочному краю города.

Он заглянул в гараж и позвал:

— Рыгор? Эй?

В «комнате», втором гараже Рыгора, послышалось движение, и оттуда появился незнакомец: высокого роста, подтянутый, в кроссовках, спортивных штанах и тонкой кожаной куртке. Он вплотную подошёл к Лявону и, неотрывно глядя ему в глаза, со странной интонацией, будто намекая на что-то, медленно спросил:

— Ты кто такой будешь?

— Знакомый Рыгора. Меня Лявон зовут. Я у него диск оставлял, пришёл вот забрать.

— Диск, говоришь? — он прищурился. — Так это с тобой он банк грохнул?

— Со мной, ага, — улыбнулся Лявон. Песенное прозрение: он не испытывал ни страха перед арестом, ни необходимости что-либо скрывать. — А вы кто?

— Андрон я, кореш Рыгоров. Слышь, браток, повязали Рыгора, — он внимательно следил за лицом Лявона. — Держат в музее ВОВ на проспекте, суки. Какой-то старый перец его стережёт, один. Что скажешь? Друзей в беде не бросают, м?