— Не понимаю, о чём вы?

— Я о том, что каждый из нас — человек особенный, — министр снова наполнил рюмку. — И простуда, вернув нам понимание жизни, открывает глаза на эти особенности и странности, но не отбирает их.

— То есть у каждого из нас есть какие-то свои личные странности? Кроме напитков?

— Обязательно. У кого-то меньшие, у кого-то большие, но есть у всех.

— И как узнать, какие? Лично я за собой ничего такого не замечаю… Вот есть у меня друг, Лявон, так он спит всё время. Это я понимаю — странность. А сам я вроде обычный, как все, ничего такого…

Министр не ответил и засмеялся, и от этого его глаза превратились в короткие щёлочки. Он закурил. После секундного колебания, закурить тоже или съесть конфету, Рыгор выбрал конфету. Ему снова попалась шоколадная, но теперь с мармеладом внутри. Наверное, все были шоколадными, подумал Рыгор, перебирая в тарелке пальцем. Министр, наблюдая за Рыгором и затягиваясь сигаретным дымом, улыбался своей хищной улыбкой. Наконец он сказал:

— Не бей себе голову. Это всё чепуха. Нам экономику надо поднимать, а не философствовать. Моя давняя мечта — запустить в городе горячую воду, хотя бы в центре. Вот закончишь с телефоном, станем вместе думать, как подступиться, — видя, что Рыгор опять не понимает, о чём идёт речь, он насмешливо спросил: — Ты отсутствие горячей воды так и не заметил?

— Нет, а что?

— Как что? Нет горячей воды, не льётся из крана. Холодная хоть не везде, но льётся, а горячая вообще не льётся.

— Я думал, так и надо… Горячая только в бане бывает, — Рыгор развёл руками.

— Что значит «так и надо»? Зачем тогда второй вентиль на кране, если его откручиваешь, и ничего не течёт?

— Думал, запасной может…

— Запасной… Эх ты, — снисходительно улыбнулся министр, промакнул нос и взялся за бутылку.

— Да ладно вам! Сами таким же были, — Рыгора начала раздражать начальственная манера министра. Он съел ещё одну конфету и скомкал фантик.

— Были, были, — неопределённо ответил министр, заметно хмелея. Теперь он растягивал слова и делал между короткими предложениями значительные паузы, — Но с тех пор много изменилось. Я горжусь тем, что мне удалось наладить. Работает целый комплекс структур, и работает слаженно, на совесть. Нелегко всем, но жизнь налаживается. У нас даже учёные трудятся. Отдельный департамент.

— Учёные?

— Департамент. Вот они как раз философствуют. Но с пользой. Я для них поставил задачу — разобраться в произошедшем. И понять, как вернуть всё на свои места. Есть там один, Пятрусь зовут. Умница. Я ему отдал всю библиотеку, и он там старается, двигает науку. Изучает природу и формы прозрений.

— Прозрений? — Рыгор во все глаза смотрел на министра. — Так их много разных?

— Да. Но для нас с тобой они интереса не представляют. Потому что реальной жизни они не касаются. А нам с тобой людям помогать надо. Мы народу нужны. Запомни это.

Рыгор мало что понял, но на всякий случай кивнул головой.

— Сейчас много всяких людишек появилось. Которые хотят жить как бабочки, — министр показал руками порхание крылышек. — У них всё хорошо и прекрасно. А тем временем город зарастает травой и пылью. На воду им наплевать, на электричество наплевать, на снабжение наплевать, на связь наплевать. Не терплю! Мне бы ещё пару человек таких как ты. Мы бы навели порядок.

— Откуда вы знаете, какой я? — спросил Рыгор, снова ничего не понимая. — Вы же меня видите в первый раз.

— Если человек идёт с ломом в резиденцию президента, то он знает, чего хочет. У него есть желания и цели. Какие именно — неважно. Их можно мотивировать и направить в нужное русло. Такой человек, с ломом, мне нужен. Такой человек нужен народу. А у тех, — министр указал пальцем куда-то в сторону, — у тех нет ни желаний, ни целей. Это наши враги, Рыгор.

Пока Рыгор мародёрствовал, Лявон продолжал свои научные изыскания. Он занимался ими всё более и более настойчиво, особенно после того, как к нему закралась мысль, что в своих прошлых иллюзиях был виноват он сам, позволяя себе слишком много мечтать. Рождённое этой мыслью чувство досады привело Лявона к решению дисциплинировать свой ум. Он придумал строгую систему, при которой чувственные наслаждения разрешались только после результативной работы ума и построения хотя бы одной чёткой логической цепочки. Теперь, пробуждаясь в разное время дня на своём поднебесном диване, Лявон неизменно начинал бодрствование с размышлений. Он не позволял себе открывать глаза и не смотрел на небо до тех пор, пока не вспоминал всё продуманное до засыпания и не сформировывал чёткий план дальнейшей умственной работы. Лявон ввёл систему поощрений, например, за небольшую удачную мысль после сна он награждал себя тем, что свешивал руку с дивана вниз и поглаживал прохладный бетон крыши. Пальцы чувствовали каждую трещинку и неровность бетона, мельчайшие твёрдые песчинки, и это было приятно.

Такие суровые меры дали свои плоды: через несколько дней после знакомства со старушкой, в очередной раз анализируя свою жизнь и вспоминая события последней недели, Лявон сделал ещё одно удивительное открытие, столь же неожиданное, как и отсутствие женщин: он не помнил ни одного случая, когда в жизни использовались бы деньги. В магазинах он просто брал нужный ему товар и уносил его безо всякой оплаты.

«Зачем же мы грабили банк?! — от подступившего чувства унижения Лявон сжался и порывисто перевернулся на диване. — И вообще непонятно, как могли мы нуждаться в деньгах, если они ни для чего не нужны? Откуда мы вообще знали об их существовании? И о том, что они предназначены для покупки чего-либо? Очень похоже на историю с женщинами: на самом деле их нет, но все уверены в обратном. Занятно, как бы я покупал велосипед и телефон, если бы не простудился? Пришёл бы, как идиот, в магазин с деньгами? Впрочем, можно проверить: дать продавцу в магазине деньги после какой-нибудь покупки. Как он поведёт себя?»

За это открытие Лявон наградил себя прогулкой и отсрочкой от холодного душа c перенесением его на вечер. Эксперимент с деньгами ему захотелось провести сейчас же, тем более что сок подошёл к концу, и срочно требовалось пополнить его запасы. Кроме того, это был хороший повод начать общение с продавцами в ЦУМе. Он спустился в квартиру, к которой со времени переселения на крышу стал уже чувствовать некоторое отчуждение, и вытащил из-под стола рюкзак с деньгами. Вытряхнул деньги на пол, выбрал одну из пачек, которая показалась ему не такой чистой и новой, как другие, сунул её в карман, а остальные сгрёб ногой обратно под стол. «Надо бы и учебники сдать… И так уже на неделю опоздал. Адам Василевич будет недоволен. Хотя… Нужна ли мне вообще эта учёба и этот университет?» Но Лявон решил не додумывать пока эту мысль и отложить её на потом. Он собрал в опустевший рюкзак учебники со стола, положил сверху последнее неиспользованное полотенце и вышел из дома.

Чувствуя себя не в лучшей форме, Лявон не пошёл к университету своей обычной дорогой мимо Комсомольского озера, а двинулся в сторону улицы Чигладзе, как и в день визита к старушке. Ему показалось, что так будет немного короче. Рисунок его следов в этом районе был совсем редкий, с протяжёнными белыми пятнами, ждавшими заполнения, и он, не удержавшись, немного попетлял по Путепроводным и Радиаторным переулкам, тем самым сведя на нет весь выигрыш от короткого пути. На открытых пространствах он останавливался и запрокидывал голову к небу, жмурясь на солнце и хлюпая носом.

Проходя мимо подвала с красной надписью «Ремонт обуви», Лявон вспомнил свою встречу с татой Рыгора. Мог бы тата помочь ему в объяснении мира? Не факт, хоть он и был простужен долгое время. А учёные из Академии наук? Нет, стоп! Надо держаться, надо быть твёрдым и самостоятельным. Лявон отбросил мысли, вызванные слабостью, и стал думать о Рыгоре, с воспоминаний о тате перейдя на него. Где он сейчас? Он был так шокирован прозрением. Успокоился? Или уже выздоровел и всё забыл?