— А вот бутылку уберите, пожалуйста! У нас нельзя пить.

Затылком она увидела, что ли? Большим послушным глотком он допил остатки и спрятал бутылку в мешок. В залах было прохладно, даже зябко, и абсолютно тихо. «Да, она не дура, что жилетку надела», — Рыгор вздрогнул плечами. Они повернули, прошли ещё сквозь пару залов, и старушка остановилась.

— Прошу вас! — она указала ладонью на внушительных размеров тройной алтарь. — Мадонна с Младенцем.

Старушка торжественно молчала, гордясь за картину, за музей, за свою память и предвкушая восторги Рыгора. Он подошёл ближе и рассмотрел подробности: Мадонна с красивым, но растянутым вширь лицом и грустным взглядом, равнодушный Младенец, стоящие на коленях святые со странными палками, закручивающимися в спирали, многочисленные задумчивые ангелы.

— Круто! — подтвердил он. — Здесь весь зал этого Липпи, да?

— Нет, — сухо ответила старушка. — Это его единственная работа в нашем музее.

И оскорблённо пошла прочь, высокомерно выпрямив спину. «Вздорная бабуля», — отметил Рыгор, уже начиная привыкать к женскому поведению. Он рассмотрел соседние картины, среди которых были более компактные, но Филиппо Липпи оказался и в самом деле единственным. Он присел на один из синих диванов, стоящих поодаль. Обернулся: старушка, не рискуя оставлять Рыгора одного, прохаживалась в соседнем зале. Устроившись боком, он тихонько вытащил новое пиво, неприятно тёплое и взболтанное, поддел пробку ключиком. Пена пышно хлынула на синюю материю дивана, и Рыгор торопливо сунул горлышко в рот. Кажется, бабуля не ничего заметила.

Попивая пивко, Рыгор раздумывал, что картина всё-таки слишком велика. «Метра два в высоту, не меньше. Хотя, если на такси… Можно к крыше привязать. А как дотащить до улицы? Тяжёлая небось». Алтарь висел на двух аккуратных тросиках, спущенных с потолка. Рыгор приблизился опять, попробовал заглянуть за раму, но она плотно прилегала к стене. «Ладно, хрен с ним. Всё-таки я Пилипу должен — вот и будет ему подарок в самый раз. Поднапрягусь, чего уж там». Он взялся за раму и потянул — тяжеленная. Тут же с потолка тоскливо и громко запикала сигнализация. Из соседнего зала послышался торопливый топоток, и вбежала старушка-смотрительница.

— Немедленно отойдите! Картины нельзя трогать руками, — она потянула его за рукав футболки.

— Брысь, бабуля! Отвали! — он отстранил её и дёрнул алтарь вниз, но тот висел крепко.

— Что ж ты творишь, подонок! — заголосила она и повисла на его руках. — Жандармы! Хулиганство! Ограбление!

Рыгор отпустил картину и попробовал отодвинуть старушку, но она вцепилась намертво, вопя о суровых наказаниях, которые постигнут его по прибытии жандармов. Он сгрёб её за жилетку и изо всех сил тряхнул. Голова бабушки мотнулась, и она испугалась, сникла, отпустила. Рыгор оттолкнул её, и она побежала прочь, громко крича и воздевая руки. «Ну и бабка! Боевая», — он потёр ладони, основательно ухватил толстый багет сбоку и дёрнул. Хрустнуло. Ещё раз! Хруст. Хруст. «Чё хрустишь, снимайся давай!» — Рыгор подпрыгнул, схватившись за верх рамы, и со всего размаху повис на картине. В последний раз хрустнуло — и алтарь с грохотом и треском обрушился на пол. Рыгор отряхнулся. Рама в одном углу сломалась, но поправимо: можно было её склеить и скрепить сзади планочкой. Он перевернул её на спину, целым боком рамы к себе, и потащил плашмя к выходу. Сигнализация заунывно пикала, сломанная рама неприятно скрежетала по паркету. Пролезет ли в дверь? Пролезла.

Навстречу ему выбежали старушки — билетёрша и смотрительница, билетёрша держала в руках большой чёрный пистолет.

— По ногам, по ногам ему целься! Только в паркет не попади, — закричала смотрительница.

— Стой! А ну брось картину! — закричала билетёрша.

Она направила на него пистолет. Рыгор отпустил картину, и она шумно рухнула. Он бросился на билетёршу, вытянув руки, чтобы отобрать пистолет. Бах! — оглушительно разорвался выстрел. Обе бабушки взвизгнули, глядя куда-то за спину Рыгору, а смотрительница даже закрыла рот руками. Наверное, пуля попала в ценную картину, но Рыгору до этого не было дела — он уже вырвал пистолет и, потрясая им, ругаясь и страшно вращая глазами, заставил старушек вдвоём поднять картину спереди. Сам он аккуратно взял раму за сломанную сторону и толкнул картиной старушек.

— Вперёд, бабули!

Они, шатаясь и причитая, пошли.

— Давай-давай! Веселее! Всё равно на неё тут никто не смотрит. А я её другу отвезу, в Минск. Он большой фанат этого Липпи! Однофамилец. Может даже родственник далёкий — кто знает? А раму починю, не переживайте, у меня руки из того места растут, из которого надо.

Но сигнализация пиликала не зря и скоро дала о себе знать. Когда они уже спускались по лестнице, повернув картину боком, двери Лувра распахнулись, и в холл ворвались жандармы — три девушки в зелёной форме, чёрных ботинках и низких цилиндрических фуражках. Звонкими голосами они потребовали опустить награбленное на пол, стать лицом к стене, а руки заложить за голову. Они совершенно серьёзно целили в Рыгора и бабушек свои маленькие автоматы, и алтарь пришлось снова бросить. Старушки со слезами указывали гневными пальцами на Рыгора, а тот прыгнул и согнулся, спрятавшись за белой балюстрадой, ограждающей лестницу. «Вот дерьмо», — думал он с большой досадой и хмурился.

— Бросай оружие! — и девушки затопотали по лестнице к нему.

— Держи мерзавца! — подначивали старушки, синхронно трясясь от злости.

Пригибаясь, Рыгор помчался по балкону, окружающему холл. Жандармы не сразу поняли его хитрость, и бежали за ним все втроём. Одна щёлкнула автоматом и выпустила по нему короткую трескучую очередь — тра-та-та! Брызнули каменные крошки, взлетела сухая побелочная пыль. Бах! — выстрелил он наугад, назад. Не чувствуя ног, перепрыгивая через десять ступеней, Рыгор пронёсся по противоположной лестнице, под визг пуль переметнулся по холлу и вихрем вырвался наружу.

— Стой! Стой!

Тра-та-та! Тра-та-та! Зайцем петляя по улочкам, рысью перелетая мосты, диким кабаном проламываясь сквозь кусты. Оглянулся и — Бах! Бах!

— Стой! Уходит, гад! Держи его!

Тра-та-та! Через перекрёстки на красный, тяжёлой тенью сквозь гулкие тоннели, спринтером по транспортным развязкам. «Давно я так не бегал! Сучки, совсем меня загнать решили!» Тра-та-та! Бах! Просёлочная дорога, но вроде не та, которая… Как же там Жюли? По лугам, по полям, по виноградникам — к пристани. По шатким доскам, с разбегу — в воду!

— Вон он! Нырнул! Видишь? Да вон же, поплыл! Вот сволочь!

Отдуваясь и отфыркиваясь, Рыгор сильными сажёнками плыл к другому берегу.

Лявон проснулся под нежной зелёной берёзкой, на свежей траве. Крохотная гусеничка опускалась к нему на плечо, мученически извиваясь. Он закрыл глаза, полежал, но сон уже не шёл. Сел, коснувшись рубашкой гусенички, и она, обретя желанную поверхность, тут же поползла куда-то в сторону. Его берёзка росла на краю низкого, невнятно-тёмного леса. Прямо перед ним стояла ветхая хижина, со стенами из кривых серых палок и соломенной крышей, напротив хижины кренился во все стороны низкий плетень с огородцем внутри, а ещё дальше, за камышовыми зарослями, виднелась река. В камышах, опустив голову и помахивая тонким хвостом, стояла задумчивая коричневая корова. Повеял ветерок, и Лявона накрыло сладким цветочным запахом. Он повернул голову: слева, на солнечном пригорке, качались сотни разноцветных ромашек-космей, а посреди этого колеблющегося яркого облака стояла, приподняв ладони над лепестками, высокая женщина в сиреневом сари.

Он оборота стало больно обожжённым плечам и шее, но женщина была искупающе красивой. «Возможно, она кажется мне высокой из-за того, что находится выше меня, на холме?» Она шла к нему, с красной точкой между бровями, с коротко остриженными светлыми волосами, улыбаясь, касаясь пальцами космей.

— Встань, пойдём, я омою тебя, — позвала она, приближаясь, — Ты весь сгорел. Хорошо, что тебе удалось заснуть, сон исцеляет. Как тебя зовут?