Мы прибыли в Мобил ближе к вечеру. Мы уже останавливались в этом городе по дороге в Нью-Орлеан, и у меня были связаны с ним неприятные воспоминания из-за бесцеремонности его жителей. Я смертельно устала и дремала в своем купе, строго-настрого приказав никого к себе не впускать, а эти люди явились, невзирая на поздний час, и принялись распевать под окнами моего вагона и барабанить в стекла. В конце концов мое терпение лопнуло, и, резко открыв окно, я вылила им на голову кувшин воды. Несколько человек, в том числе и журналисты, оказались обрызганы и страшно рассердились.

Раздутые слухи об этой истории расползлись по всему городу. Но среди репортеров нашлось немало воспитанных людей, которые отказались беспокоить даму в неурочный час. Они-то и взяли меня под свою защиту.

Страсти накалились до предела, когда я предстала перед публикой Мобила, горя желанием подтвердить доброе мнение моих сторонников и разбить доводы моих противников.

Однако судьба распорядилась иначе. Импресарио предпочитали обходить этот город стороной. В Мобиле имелся только один театр, да и тот был арендован трагиком Барретом, который должен был приехать через неделю. Оставался лишь крохотный зальчик, не выдерживавший никакой критики.

Мы играли «Даму с камелиями». По ходу действия Маргарита Готье приказывает накрыть стол к ужину. Слуги притащили стол и попытались внести его в дверь, но не тут-то было. Бедняги двигали его и так и эдак, но все их усилия были тщетны.

Публика надорвала животы, глядя на их мучения. Один из зрителей смеялся особенно заразительно. Это был юный негр лет двенадцати-четырнадцати, тайком пробравшийся в театр. Он стоял на стуле с открытым ртом и, перегнувшись пополам, хлопал себя ладонями по коленкам, беспрерывно заливаясь таким звонким смехом с ровными переливами, что меня тоже обуял хохот. Мне даже пришлось уйти за кулисы, чтобы успокоиться, пока разбирали заднюю часть декораций.

Наконец мы расселись вокруг стола, и ужин прошел спокойно. Затем слуги вошли, чтобы убрать стол, и тут один из них зацепился за наспех прилаженную декорацию, и весь задник рухнул нам на головы. В то время декорации делались в основном из бумаги, и поэтому они тут же порвались. Мы оказались в бумажных ошейниках, сковавших наши движения, и сидели на сцене с глупейшим видом.

Юный негр принялся заливаться пуще прежнего, и тут мой подавленный смех вырвался наружу и закончился истерикой, которая довела меня до изнеможения.

Зрители получили назад свои деньги, а мы лишились более чем пятнадцатитысячного сбора.

В этом городе меня преследовал злой рок. Он едва не настиг меня здесь и во время третьего приезда, о чем я расскажу во втором томе мемуаров[86].

В ту же ночь мы покинули Мобил и отправились в Атланту, сыграли там «Даму с камелиями» и тотчас же после спектакля отбыли в Нэшвилл.

Затем мы провели один день в Мемфисе, где дали два представления, и в час ночи уехали в Луисвилл.

По дороге из Мемфиса в Луисвилл нас разбудил шум, сопровождавшийся криками и бранью. Приоткрыв дверь своего купе, я сразу же узнала эти голоса. В тот же миг вышел Жарретт, и мы с ним поспешили на шум. В тамбуре вагона происходил поединок между капитаном Хайне и Маркусом Майером. Они дрались с револьверами в руках. У Маркуса Майера был подбит глаз, а лицо капитана было залито кровью. Не раздумывая, я бросилась разнимать драчунов. Завидев женщину, они тут же прекратили борьбу с неловкой, но трогательной учтивостью истинных североамериканских джентльменов.

Мы совершали головокружительное турне по американской глубинке: приезжали в город в три, четыре, а то и шесть часов вечера и сразу же после спектакля отправлялись дальше. Я покидала вагон только для того, чтобы ехать в театр, и вскоре возвращалась опять в свою миниатюрную, но изысканную спальню.

Я сплю в поезде как убитая и обожаю быструю езду. Сидя, а вернее, полулежа в кресле-качалке на внешней площадке вагона, я любовалась проносившимся мимо меня калейдоскопом американских лесов и равнин.

Мы оставили позади Луисвилл, Цинциннати, где уж раз побывали, Колумбус, Дейтон, Индианаполис и Сент-Джозеф, славящийся на весь мир своим пивом. В Сент-Джозефе мне пришлось задержаться из-за ремонта колеса моего вагона, и в местной гостинице меня пытался похитить какой-то пьяный танцор, явившийся туда на бал.

Он схватил меня в тот миг, когда я выходила из лифта, и потащил, испуская при этом торжествующие вопли голодного зверя, наконец-то поймавшего добычу. Моя собака, взбешенная моим криком, кусала пьяного молодчика за ноги что было сил, но это его только подстегивало. Меня с трудом вырвали из его лап.

Затем мне подали ужин. Что это был за ужин!.. К счастью, я могла запивать жуткие яства легким и светлым пивом…

Бал в гостинице продолжался всю ночь под звуки револьверной пальбы.

После Сент-Джозефа мы посетили Ливенворт, Уинсор и Спрингфилд, но не тот, что в Массачусетсе, а тот, что в штате Иллинойс.

По дороге из Спрингфилда в Чикаго нас задержали снежные заносы.

Резкие жалобные гудки паровоза разбудили меня среди ночи. Я позвала своего верного Клода, который сообщил мне, что мы остановились в ожидании подмоги.

Наскоро рдевшись с помощью Фелиси, я хотела сойти с поезда, но сугробы доходили до самой платформы, и мне оставалось лишь любоваться волшебной ночью, закутавшись в меха.

Суровое беззвездное небо едва излучало свет. Я смотрела с задней площадки на огни семафоров, предупреждавших следовавшие за нами поезда об опасности. Поезда тормозили, когда у них под колесами начинали взрываться петарды, и останавливались у ближайшего семафора, где железнодорожники объясняли, в чем дело. Каждый вновь прибывавший состав (а их было за нами уж четыре) зажигал такие же сигнальные огни и подкладывал на рельсы взрывные шашки для следующего поезда.

Мы были отрезаны от мира. Мне пришло в голову зажечь на кухне огонь и вскипятить побольше воды, чтобы растопить верхний слой снега с той стороны, где я решила спуститься. Сказано — сделано. Клод и негры сошли на землю и кое-как расчистили небольшой участок.

Спустившись с поезда, я тоже начала сгребать снег, и вскоре мы с сестрой стали бросаться снежками. К нам присоединились Аббе, Жарретт, мой секретарь и несколько актеров, и все мы отлично разогрелись в этой игре.

Затем мы позабавились стрельбой из кольтов и револьверов по ящику из-под шампанского, который служил нам мишенью. За этим занятием и застала нас заря. Наконец мы услышали приглушенный снегом далекий шум и поняли, что к нам спешит помощь.

В самом деле с противоположной стороны прибыли на полном ходу два локомотива с рабочими, вооруженными лопатами, баграми и ломами. Они были вынуждены остановиться за километр, и рабочие принялись расчищать рельсы от снега. В конце концов они добрались до нас. Мы дали задний ход и повернули в западном направлении.

Бедные артисты, надеявшиеся пообедать в Чикаго, куда мы должны были прибыть в одиннадцать часов, принялись вздыхать и причитать, ибо, следуя по вынужденному маршруту, мы приезжали в Милуоки в половине второго, а в два часа нам уже предстояло играть «Даму с камелиями». Я распорядилась, чтобы мои черные слуги приготовили более, или менее сносный обед и артисты остались очень довольны.

Спектакль, начавшийся только в три часа, закончился в половине седьмого, а в восемь часов мы уже играли «Фруфру».

Сразу же после спектакля мы отправились в Гранд-Рапидс, Детройт, Кливленд и Питсбург, где я должна была встретиться с одним из моих американских приятелей, который, как я надеялась, поможет мне осуществить давнишнюю мечту.

Мой друг вместе со своим братом являлся владельцем сталелитейного завода и нескольких нефтяных скважин. Мы познакомились еще в Париже и встретились снова в Нью-Йорке, где он вызвался отвезти меня в Буффало, чтобы посетить, вернее, совершить паломничество к Ниагарскому водопаду, к которому он относился со страстным благоговением. Оглушительный шум водопада казался ему музыкой после пронзительного боя кузнечных молотов по наковальне, а чистота серебряных каскадов радовала глаз и освежала легкие, уставшие дышать нефтяной гарью.