Бежит Душечка.
Капитан. Душечка!
Душечка. Я.
Капитан. Покажите ваши руки.
Душечка. Брось, хозяин… Мы свое дело оторвем.
Капитан. Я же говорю — у вас талантливые руки.
Душечка исчезает. Берет скачет на одной ноге, садится и переобувается.
(Ястребом, взвивается над ним.) Интересуюсь, вы балерина? Вы здесь исполняете «Лебединое озеро»? Вы мадам Гельцер?[109]
Берет опасливо исчезает. Остановились Цыган и Махно, закуривают, что-то тихо говорят.
(Бросается к ним.) Интересуюсь, вы политики? Вы приехали на конференцию? Вы хотите белые перчатки?
Они отступают перед Костей-Капитаном и уходят.
(Высматривает людей. Идет к берегу. Пауза. Выводит Алешу, который держит в руках газету.) Алеша, вы по часам, просидели там пятнадцать минут, вы мечтательный человек. Алеша, это вам не читальня.
Алеша (сложил газету). А сам работаешь? Начальника строишь?
Капитан. Алеша, вы хотите со мной ссориться?
Алеша. Брось, Капитан, старые привычки… Так у нас дело не пойдет. (Идет.)
Капитан. Какое дело не пойдет? Алеша, вы думаете, что мы на канале будем работать? Вы наивный мужчина.
Алеша. Подумай, Капитан. (Уходит.)
Капитан. Я уже подумал. Я блесну этим делом, я заслужу доверие и убегу.
Появляется Боткин.
Боткин. Они прекрасные люди. Они умеют работать. Они ловкие люди.
Капитан. Я же говорил вам: к людям надо иметь подход. Это же гладиаторы. Цирк. Двести пятьдесят чертей на трапециях жизни.
Эпизод второй
В кабинете Громова. Громов и Садовский.
Громов (тон юмора). Что это у вас на пристани шум какой? Утопленник приплыл? Второпях зовут отца?
Садовский. Инженер Боткин вернулся с экспедицией.
Громов. А куда он ездил? С кем? Не слыхали?
Садовский. Говорят, с ворами ездил.
Громов. До чего у нас дошли инженеры — с ворами ездят… стараются. Садитесь… Юрий Николаевич, если не ошибаюсь?
Садовский. Звали когда-то и так.
Громов. Ну, а как реки, Юрий Николаевич, скоро станут?
Садовский. Озеро заморозило.
Громов. Значит, медведь лапу сосет?
Садовский. Начинает.
Громов. А когда медведь проснется?
Садовский. По весне.
Громов. А когда весны ждать?
Садовский. В моем докладе я вам изложил все.
Громов. Изложил или уложил?
Садовский. Можно сказать и так.
Громов. Угробил… так сказать можно?
Садовский. Я привык к обвинительному тону. Я был приговорен к расстрелу. Если помилование, по которому мне заменили смертный приговор ссылкой, оказалось ошибкой, то в вашей власти делать со мной, что вам угодно.
Громов. Мы не на процессе, мы с вами канал строим по заданию Советской власти. А вы до сих пор этому не верите.
Садовский. У нас с вами разное социальное происхождение.
Громов. Поэтому вы мне и пишете шутовские доклады? Инженер, вы давно знаете, что я вас понимаю, к чему же разыгрывать петрушку. Доклад… бумага… (Взвесил папку.) Полторы тысячи иностранных слов. Громов ни черта не поймет. А он, оказывается, учит английский язык и носит с собой технический словарь. За иностранные слова не спрячешься, Юрий Николаевич. Вышел большой конфуз. Я соберу инженеров и почитаю ваш доклад с моими комментариями, и вас на смех подымут. Значит, придется сознаться: либо не ведал, что писал, либо ведал… Понимаете? Вы думаете, что государством управляют невежественные и легкомысленные люди? Вы ничего не видите вокруг. Вы, культурный человек, не понимаете, зачем мы строим канал, вы не понимаете, почему вас помиловали, дали вам в руки огромное дело, зачем я, чекист, разговариваю с вами на эту тему. Вы мне пишете шутовские доклады. И это не страшно. Вы отстаете от времени, завтра вы будете старомодным, потом смешным, потом ненужным и, наконец, мертвецом в жизни.
Садовский. Этот разговор входит в программу взаимоотношений начальника с заключенным?
Громов. Большевики, как вы знаете, всегда действуют по программе. Вы свободны, инженер. (Взгляд в окно.) Люди со скал вернулись. Воры… Впервые вышли на работу. Отметить надо. (Уходит.)
Садовский. Он, конечно, прав. Он социализм строит. У него есть программа. (Взял со стола свой доклад, порвал, бросил в корзинку.) Ни одной души вокруг, ни одного родного человека. Тупик, двигаться некуда.
Входят Громов и Костя-Капитан.
Громов (точно не видит Садовского, Косте-Капитану). За твою работу мы тебе сбавили год заключения. Садись здесь. Пиши рапорт… только без воровских слов. (Садовскому.) Что скажете, инженер?
Садовский. Я свой доклад уничтожил. Если можно, забудьте этот случай. Я сейчас вам все изложу на двух страницах.
Громов. Садитесь, пишите, только без иностранных слов. (Косте-Капитану.) Ты, говорят, знаменитый баянист?
Капитан. Играл когда-то… Венгерскую рапсодию.
Громов. Выпишу тебе из Москвы баян. (Садовскому.) Вы хотите что-то сказать?
Садовский. Глубочайшая просьба… У меня на родине мать, осталась одна… Можно мне выписать ее сюда?
Громов. Ответ получите на днях. (Уходит.)
Костя-Капитан и Садовский принимаются за работу.
Капитан. Мы имели счастье встречаться?
Садовский. Скажите, кто вы такой?
Капитан. Я Костя-Капитан.
Садовский. Вы моряк? За что вам сбавили год?
Капитан. За честную работу.
Садовский. Будем откровенны.
Капитан. Пожалуйста.
Садовский. Вот вы вор… не обижайтесь.
Капитан. Восемнадцать лет не обижаюсь.
Садовский. Скажите мне, вор, как вы стали работать? Как это с вами произошло?
Капитан. Что вы у меня спрашиваете? Разве я Достоевский?
Садовский. Поймите, это для меня очень важно. Ничего вы не понимаете.
Капитан. Я вижу по вашему сердцебиению, что вы ничего не понимаете. Чекисты — не фокусники, они перед каждым человеком ставят лестницу и предлагают: «Поднимайтесь». Чем выше, тем красивее жизнь. На одной ступеньке вы получаете лучшее обмундирование, потом питание, потом бывает ступень ударности, и вы забываете, что вы сидите в лагере, вам разрешают выписать жену. Но бывает такая высокая ступень, когда все ваши десять лет зачеркиваются и исчезают, как кошмарный сон с похмелья.
Садовский хочет перебить.
Но, позвольте, чекисты не ждут, пока вы надумаете подыматься по лестнице, они знают наши характеры: одних надо направить, других подтолкнуть, третьих… вот, например, вас — надо стукнуть раза три, и вы пойдете по этой лестнице с большим сердцебиением.
Садовский. Вы это вычитали, слыхали? Откуда вы все это узнали?
Капитан. Я имел здесь кое-какие неприятности. И вообще, если вор не умеет рисовать жизнь, то лучше ему стать зубным врачом. Я знаю еще одну вещь. Секрет. Если вы дойдете до самой высокой ступени и по какой-нибудь причине сковырнетесь оттуда вниз, уверяю вас, это будет очень печальное сальто.