Елкин. Значит, нет надобности. Им и без меня все ясно. Как же ты поступишь? Гая снимут. А ты?

Молчание.

В такой момент бросишь работу и опять поедешь за Гаем?

Пеппер. При чем здесь Гай? Что значит «опять поедешь за Гаем»? Я самостоятельный человек и подчиняюсь воле партии. Не тебе, не Гаю, а партии. Кончено. Говори, зачем вызвал?

Елкин. У Демьяна Бедного, кажется, какой-то юбилей… и его надо бы поздравить.

Пеппер. Юбилей прошел. Опоздали.

Елкин. Слушай, Пеппер, ты больше меня имеешь времени читать газеты. Следи, пожалуйста, за всякими юбилеями, торжествами. Вот был юбилей нашего дорогого товарища Сольца[59], а мы как воды в рот набрали. Мне стыдно вспомнить этот факт! Что нам, трудно составить телеграмму?

Пеппер. Ой, Елкин, я знаю, Сольц не любит таких телеграмм.

Елкин. Нельзя так рассуждать, товарищи, мы не можем поддаваться таким настроениям. Что значит «не любит»?

Пеппер. Проворонили. Дальше.

Елкин. О таких мелочах я должен заботиться и напоминать вам тысячу раз. Следи, пожалуйста, за газетами. Академию наук тоже иногда нужно поздравлять.

Входит Кондаков.

Кондаков. Не оставлю я этого дела и докажу, кто дурак.

Елкин. Иди, товарищ Пеппер, и следи, пожалуйста, за торжественными происшествиями. Это же пульс жизни, а мы плетемся в хвосте, и нас никогда не видно в центральной прессе.

Пеппер уходит.

Сядь, Кондаков… Ты дискредитировался, значит, сиди и слушай мои указания. Ты, Кондаков, залил водой народное добро с определенным убытком государству. Ты это понимаешь? Я тебя могу развенчать и передать прокурору. Ты это понимаешь? Я не развенчаю тебя и не отдам под суд. Ты понимаешь — почему? Нет, Кондаков, ты ничего не понимаешь. Тебя спасает си-туа-ция! Молчи, Кондаков, если я опираюсь на тебя. Вот мне сегодня утром пришла в голову идейка, а тебе никаких идей утром в голову не приходит… У тебя, знаешь, в литейном прорыв за прорывом, и надо спасать положение. Пришла мне в голову такая идейка, а тебе, повторяю, не пришла. Ты читаешь литературу, Кондаков? Нет, ты не читаешь литературы. Теперь у нас писатели в моде. Думаю же я у тебя в литейном какого-нибудь знаменитого писателя выбрать почетным литейщиком. Вот, например, приезжал к нам из Лондона пролетписатель Бернард… как его… фамилия? Бернард… Бернард Шои… Шои… Зови Пеппер, она еще не ушла.

Кондаков (у двери). Товарищ Пеппер, вас сюда просят.

Входит Пеппер.

Пеппер. Ну?

Елкин. Ты, Пеппер, больше меня имеешь времени за всякими писателями следить. Есть такой писатель Бернард Шои?

Пеппер. Бернард Шоу.

Елкин. Во! Бернард Шоу. Он старый партиец?

Пеппер. Нет, Елкин, совсем нет.

Елкин. Ну, может быть, кандидат партии?

Пеппер. Да нет же! Это не то, о чем ты думаешь.

Елкин. Не то?.. А то ведь как хорошо закруглялось: Бернард Шоу — почетный литейщик у Кондакова. Мировой масштаб! Нет, я не отступлюсь! Есть еще писатель, на мой слух такая чудная фамилия — Андрей Барборос.

Пеппер. Что ты, Елкин! Нет такого писателя.

Елкин. Ну вот, вы мне говорите — нет, а я сам его портреты в газетах видал. С усами.

Кондаков. Барбос? Нехорошо.

Елкин. Молчи, Кондаков! Не Барбос, а… может быть, Барбарис… Я же его не крестил.

Пеппер. Анри Барбюс?

Елкин. Во! Иди, Пеппер, делай свои дела. Спасибо!..

Пеппер уходит.

Так вот, Кондаков, надо в твоих мастерских Барбюса выбрать почетным человеком. Литейщиком. Не стоит? Вагранщиком. Нехорошо? Формовщиком. Хорошо? Товарищ Барбюс у нас будет почетным формовщиком. Вот это марка! Ни у кого нет Барбюса, а у нас есть. Шлепнем телеграмму. Приедет, не приедет — не важно. Зато в газетах напечатают. Расчетную книжечку сам составь, сам веди удержания по займам, на культнужды, в союз и так далее, а ему посылай расписываться. Надо же хоть теперь подымать завод. Это же политическое дело. Про нас ничего в газетах не печатают.

Кондаков. Барбюса сегодня можем протащить. Как раз общее собрание о браке. В текущих делах поставить или выделить?

Елкин. Не умеете вы мыслить на должной высоте! В связи с браком и надо выбирать товарища Барбюса.

Кондаков. Значит, Барбюса увязать с браком? Хорошо, увяжем.

Елкин. Этот вопрос надо проработать со всей серьезностью. Брось все свои дела. Сядь, углубись, почитай что-нибудь…

Вдруг вбегает человек в шубе, в одних чулках, падает на стул. Это Андрон.

Андрон. Почему вы мне не сообщили, что Гай приехал? Зачем от меня скрыли, что он в Москву уехал? Я член бюро или меня уже вывели? Может быть, Кондакова посадят вместо меня членом бюро? Кондаков полезет, он годится. Душно как! (Сбросил шубу, остался в одном белье). Не хороните всех сразу. Земли не хватит.

Елкин. Кондаков, ты свободен. Иди и почитай, углубись.

Кондаков уходит.

Товарищ Андрон, ты болен, тебя положили в больницу, а ты пришел в партийный комитет. Нехорошо, товарищ Андрон, так ставить вопрос, тем более что в одном белье. У нас принципиальные разногласия по практическим вопросам, а ты с температурой шельмуешь Кондакова. Кондаков — хороший парень, а ты недисциплинированный товарищ, если убежал из больницы дискредитировать мою линию.

Андрон. Мне Гая нужно.

Елкин. Почему ты ушел из больницы?

Андрон. Мне Гая надо. Уже нету? Уже нету? Уже добились? Уже ликуете? А я в больницу не пойду! Меня в женскую палату положили. Не могу я один с бабами жить.

Елкин. Взрослый ты или дитя? Сам знаешь, мест у нас нет, положили пока в гинекологическое, где свободнее.

Андрон. Там одни бабы… Они черт те что говорят!

Елкин. А ты отвернись. Ты больной.

Андрон. Они ногами ботают…[60] Песни поют… Мы, говорят, тебя в бабу омолодим… А одна курицей кричит. Я Гаю скажу, как она по твоему наущению курицей у меня перед глазами ногами ботает.

Входят врач и сиделки.

Сиделка. Вот он, летун. Я в окно видела.

Врач. Кладите на носилки.

Андрон. Гай вам не даст зажимать самокритику!.. Доктор, что ты со мной делаешь?.. Опять к бабам? Они ногами ботают.

Врач. Товарищ Андрон, мы тебя женим на молодой. Накройте. У него около сорока. Ах, беда, беда! Убегает. Гая ищет.

Елкин. Что у него?

Врач. Брюшняк. (Уходит в сопровождении сиделок.)

Елкин. До чего доведут Андрона его заблуждения! Заблуждался бы интеллигент, а то ведь природный рабочий.

Входит Белковский, он с дороги.

С поезда? Да? Здравствуй! Садись! Ждем!

Белковский. С поезда.

Елкин. Рассказывай.

Молчание.

Может, чаю? Или что?

Белковский. Подлец я, Сеня, перед тобой! Жалкий трус и негодяй!

Елкин. Что ты, Коля, тоже болен?

Белковский. Круглый я подлец! Мочалка, дерьмо!.. Когда я застрелюсь? Когда я уничтожу это сердце, которое ниже всякой критики? Я плакал один в мягком вагоне. Что я сделал? Я за твоей спиной раскрыл объятия Гаю под напором встречи с ним. А там я сказал, что я и ты… то есть не ты, а я… Одним словом, Гая оставили, мне предупреждение, а тебе…