Я, однако, увлекся, и пора вернуться к моей теме. Подойдя к Парижу, сеньоры вступили в переговоры с горожанами, обещая им должности, деньги и все прочее, что могло их соблазнить. Через три дня в парижской ратуше состоялось большое собрание, и после долгих и бурных словопрений по поводу публично оглашенных предложений и требований, выдвинутых сеньорами якобы ради великого блага королевства, было решено послать к ним людей для переговоров о мире.

Многочисленная депутация из уважаемых горожан прибыла на встречу с сеньорами в Сен-Мор. Речь от ее имени держал знаменитый мэтр Гийом Шартье, в ту пору епископ Парижский, а от сеньоров выступил граф Дюнуа. Герцог Беррийский, брат короля, председательствовал, сидя в кресле, все остальные сеньоры стояли: с одной стороны – герцоги Бретонский и Калабрийский, а с другой – сеньор де Шароле, который был при полном вооружении, за исключением шлема и налокотников, и в роскошной накидке поверх кирасы. Он приехал из Конфлана через Венсеннский лес, который охранялся многочисленными королевскими людьми, и поэтому вынужден был взять с собой сопровождение.

Сеньоры стремились войти в Париж, чтобы по-дружески договориться с горожанами о реформах в королевстве, которое, как утверждали они, дурно управляется; при этом выдвигались тяжкие обвинения против короля. В ответ они выслушали весьма обнадеживающие речи, но при этом депутация попросила дать ей время для принятия решения. С тех пор король невзлюбил епископа и всех, кто был с ним.

Депутаты уехали, но переговоры продолжались, и каждый из сеньоров вел их в отдельности. Убежден, что некоторые в тайне дали согласие на то, чтобы сеньоры под видом простолюдинов пробрались в город и провели, если пожелают, своих людей небольшими группами. Эта измена позволила бы не только захватить город, но и одержать полную победу над королем. Ибо по многим причинам народ быстро бы переметнулся на их сторону, а затем примеру Парижа последовали бы и прочие города королевства.

Но бог подал мудрый совет королю, и он успешно им воспользовался. Предупрежденный обо всех этих событиях еще до того, как посланные к сеньорам горожане вступили в переговоры, он появился в Париже с военными силами, способными укрепить верность народа. Он привел значительное войско и разместил в городе две тысячи кавалеристов из нормандских дворян, большое число вольных лучников, а также своих придворных, состоящих у него на жалованьи, и других благонадежных людей, которые не покидали его в это тяжелое время.

Таким образом, сговор не состоялся и умонастроение народа изменилось настолько, что никто из тех, кто был ранее за нас, не осмелился бы высказаться за соглашение с нами, иначе ему бы не сдобровать. Король, однако, не проявил в связи с этим делом никакой жестокости, хотя кое-кто лишился службы, а некоторых выслали из города. Похвально, что мстить иным способом он не стал. А ведь если бы сговор состоялся и задуманное доведено до конца, то ему ничего бы не оставалось, как только бежать из королевства. Он сам мне не раз говорил, что если бы Париж изменил ему и он не смог бы войти в город, то бежал бы к швейцарцам или к миланскому герцогу Франческо, которого почитал за наилучшего друга, что тот и доказал, во-первых, послав ему в помощь 500 кавалеристов и три тысячи пехотинцев под командой своего старшего сына, Галеаццо, ставшего затем герцогом (они дошли до Форе и начали военные действия против монсеньора де Бурбона, но ввиду смерти герцога Франческо[46] вернулись назад), а во-вторых, дав совет вступить в переговоры о мире и не отвергать ни одного требования сеньоров, дабы внести разлад в их коалицию и в то же время сохранить верность своих людей. Эти переговоры завершились Конфланским миром.

Помнится, не более трех дней мы простояли под Парижем, как в него вошел король. Он сразу же вступил в сражение с нами, особенно преследуя фуражиров, которым приходилось далеко ходить за фуражом и поэтому для их охраны требовалось много людей. Надо сказать, что Париж и Иль-де-Франс расположены в очень благодатном крае, вполне способном прокормить две столь мощные армии. Мы не испытывали никакого недостатка в продуктах, да и в Париже едва ли почувствовали присутствие лишних людей. Там подорожал только хлеб – на одно денье за хлебец. Мы ведь не перекрывали движения по трем рекам – Марне, Ионне и Сене, как и по речкам, впадающим в них. Вообще, из всех известных мне городов Париж пользуется тем преимуществом, что он окружен чрезвычайно плодородными и изобильными землями. Количество продуктов, поступающих в него, просто невероятно. В этих местах, а именно в Турнеле, я прожил позднее полгода, состоя при короле Людовике, обычно обедая и почивая вместе с ним, а после его кончины провел против своей воли 12 месяцев узником в его дворце [47], из окон которого наблюдал, сколько всего поступало в Париж из Нормандии вверх по Сене. Это намного больше того, что только можно вообразить.

Таким образом, из Парижа каждый день производились многолюдные вылазки, завершавшиеся крупными стычками. Наш дозор, насчитывавший 50 копий, стоял у Гранж-о-Мерсье. Но, кроме того, мы держали всадников как можно ближе к Парижу, и они часто вступали в схватку с парижанами, но обычно им приходилось отступать до самого нашего обоза, иногда шагом, а иногда рысью. На когда им приходила подмога, они отгоняли противника к воротам Парижа. И так было все время. Ведь в городе насчитывалось более 2500 хорошо экипированных и разместившихся со всеми удобствами кавалеристов, а также много нормандских дворян и вольных лучников; они ежедневно встречались с дамами, перед которыми им хотелось покрасоваться во всеоружии.

У нас тоже народу было достаточно, но не хватало всадников. Конными были лишь бургундцы – около двух тысяч копий, но они были хуже экипированы, чем те, что стояли в Париже, поскольку слишком привыкли к мирной жизни, о чем я уже говорил. К тому же 200 из них располагались в Ланьи, где находился герцог Калабрийский. Но зато у нас было очень много хороших пехотинцев.

Армия бретонцев разместилась в Сен-Дени, и они вступали в сражения, где только могли. Прочие же сеньоры рассредоточились по округе, чтобы армия могла прокормиться. Позднее к нам присоединились еще граф Арманьяк, герцог Немурский и сеньор д’Альбре. Своих людей – почти шесть тысяч всадников, творивших массу бесчинств, – они оставили вдалеке от нас, так как те не получали никакой платы и могли бы уморить нашу армию голодом, если бы им не выдали жалованья. Но граф Шароле, насколько мне известно, выдал им деньги – пять или шесть тысяч франков – при условии, что они не будут приближаться к нам.

Возвращаясь к парижским делам, следует сказать, что здесь каждый день приносил успех или неудачу обеим сторонам, но серьезных военных действий не было, так как король, не имевший ни малейшего желания искушать судьбу в крупном сражении, не выпускал из города большие отряды. Он стремился к миру, но, как подобает мудрому человеку, хотел его достичь, разъединив силы противника.

Тем не менее как-то утром вдоль противоположного 6epeia реки, напротив Конфланского дворца, выстроились четыре тысячи королевских вольных лучников, нормандские дворяне и немного кавалеристов. А в четверти лье от них, в деревне, расположилась другая группа кавалеристов, между ними лежала прекрасная равнина. Нас же от них отделяла Сена. Люди короля начали рыть у деревни Щарантон траншею и сооружать из земли и дерева вал. Траншея прошла напротив Конфлана, по другому берегу реки. За нею они поставили мощную артиллерию, которая сразу же выбила из деревни Шарантон людей герцога Калабрийского. Потеряв убитыми несколько пехотинцев и всадников, те поспешили перебраться к нам, и герцог Жан остановился в небольшом доме над рекой, совсем рядом с дворцом монсеньора де Шароле.