Затем он приехал к королю, который почтил его так, как если бы это был сам папа: он встал перед ним на колени, умоляя просить бога за него, чтобы господь соизволил продлить ему жизнь. И тот ответил, как подобает мудрому человеку. Я много раз слышал его, когда он говорил перед нынешним королем [388] в присутствии всех вельмож королевства, ибо он два месяца жил при нем; и казалось, что он говорил и учил по вдохновению божьему, поскольку иначе он не смог бы высказать того, что высказал. Он еще жив и поэтому может измениться к лучшему или к худшему, так что я помолчу о нем. Появление этого отшельника, которого называли святым человеком, у многих вызвало смех, но они не имели понятия о думах нашего мудрого короля и не знали, для чего он его пригласил.

Наш король жил в Плесси, полный тех подозрений, о которых я говорил, и держал при себе немногих людей, не считая лучников; из-за своей мнительности он не позволял никому из тех, кому не доверял, оставаться в Туре или близ него, но всех их удалял подальше от себя, приказав лучникам выпроваживать их.

Разговоры с ним велись исключительно о важных делах, имевших к нему отношение. У него был вид скорее мертвого человека, нежели живого, – столь невероятно он был истощен. Одевался он богато, чего раньше не имел привычки делать, и носил только платья из малинового атласа, подбитые красивым куньим мехом; такого меха он довольно много раздарил, хотя его и не просили об этом, ибо никто не осмелился бы обратиться к нему с такой просьбой.

Он назначал жестокие наказания, чтобы его боялись, ибо опасался, что ему перестанут повиноваться, как он сам мне признавался. Он смещал служащих, разжаловывал военных, сокращал или полностью отнимал пенсии и, как он говорил мне за несколько дней до своей смерти, проводил время, делая и переделывая людей. Таким манером он заставил говорить о себе в королевстве больше, чем когда-либо раньше, и поступал так из страха, как бы его не сочли умершим, ибо, как я неоднократно говорил, с ним виделись немногие люди, и когда шли разговоры о его действиях, то никто не сомневался в том, что он жив, и с трудом верили в его болезнь.

А за пределами королевства он повсюду рассылал людей, чтобы поддержать проект брака дофина с английской принцессой, и ради этого хорошо всем платил – и королю Эдуарду, и частным лицам. В Испанию он отправлял послов с заверениями в самых дружеских и добрососедских чувствах и таким образом постоянно напоминал о себе. Повсюду ему покупали за любую цену добрых лошадей и мулов, но не в нашем королевстве, а в тех странах, где он хотел бы, чтоб его считали здоровым.

За собаками он отправлял куда угодно: в Испанию – за гончими, в Бретань – за маленькими борзыми и дорогими испанскими борзыми; в Валенсию – за маленькими мохнатыми собачками, за которых заплатил дороже, чем их продавали. В Сицилию он специально послал человека приобрести у одного местного чиновника мула и заплатил за него вдвое; в Неаполь послал за лошадьми. Отовсюду ему привозили диких животных: из Берберии – своеобразных маленьких волков, которые не больше лисы и называются шакалами; в Данию поехали за лосями, которые станом похожи на оленей, но большие, как буйволы, и с короткими мощными рогами, и за северными оленями, станом и мастью похфжими на ланей, но с гораздо более ветвистыми рогами, и я видел северного оленя с 54 рожками. За три пары таких животных он уплатил купцам 4500 немецких флоринов.

Однако, когда ему их доставляли, он не проявлял к ним никакого интереса и по большей части даже не разговаривал с теми, кто их привозил. И поступал он так все ради того, чтобы соседи и подданные его боялись сильнее, чем когда-либо раньше, но это был его конец, а потому он и вел себя таким образом.

Возвращаясь к главной теме нашего разговора и завершая эти воспоминания, нужно сказать о заключении договора о браке между нынешним королем, которого тогда звали монсеньором дофином, и дочерью герцога и герцогини Австрийских, что сделано было благодаря гентцам, к великому неудовольствию короля Эдуарда Английского, обманутого в надежде на брак своей дочери с монсеньором дофином, нынешним королем Франции, а этого брака он и королева, его жена, желали больше всего на свете, так что даже не поверили бы никому – ни своему подданному, ни кому другому, если бы им стали предрекать, что все произойдет наперекор их желанию. Ведь совет Англии несколько раз предупреждал, когда наш король завоевывал Пикардию, которая лежит рядом с Кале, что, захватив ее, он может попытаться взять также Кале и Гин. То же самое говорили постоянно находившиеся в Англии послы герцога и герцогини Австрийских, бретонцы и другие, но король Английский ничему не верил, по-моему, не столько по недомыслию, сколько из-за алчности, ибо он не хотел потерять тех 50 тысяч экю, что выплачивал ему наш король, как не хотел и расставаться с удобствами и удовольствиями своей мирной жизни.

По поводу брака дофина с дочерью герцога Австрийского однажды был собран совет в Алсте, во Фландрии, на котором присутствовали герцог Австрийский, нынешний римский король, и депутаты штатов Фландрии, Брабанта и других областей, принадлежащих герцогу и его детям. На совете гентцы действовали наперекор желаниям герцога; до этого они изгнали некоторых людей герцога, отобрали у него сына, а затем заявили ему, что хотят, чтобы этот брак, о котором я говорю, был во имя мира заключен, и заставили его дать согласие против собственной воли. Ведь он был очень молод и при нем почти не было благоразумных людей, поскольку едва ли не все сторонники Бургундского дома или погибли, или перешли на нашу сторону (я имею в виду важных особ и таких, кто способен давать советы и оказывать помощь). А своих людей у него было мало. Кроме того, потеряв жену, которая была владелицей этих областей, он не осмеливался говорить столь решительно, как раньше.

Короче говоря, король, извещенный об этом монсеньором де Кордом, весьма обрадовался. Был назначен день, когда ему должны были привезти в Эден невесту дофина. А за несколько дней до того, а было это в 1481 году[389], сеньору де Корду был сдан за деньги хорошо укрепленный город Эр, расположенный в Артуа, который очень важен для фламандцев, поскольку находится на границе области; а сдал город сеньор де Коен [390] из Артуа, который держал город от имени герцога Австрийского и сеньора де Бевра, своего капитана. И хотя фламандцы хотели умалить силу своего государя, они все же боялись ослабления своих границ и расширения владений короля.

Когда все, о чем я говорил, было согласовано, к королю прибыли послы Фландрии и Брабанта. Однако решающее слово оставалось за гентцами, которые были наиболее сильными и держали в своих руках герцогских детей; но они всегда первыми были готовы ко всяким смутам. С послами приехали от имени римского короля, чтобы добиться мира для своей страны, и некоторые рыцари, юные и неразумные, как он сам. Среди них были мессир Жан де Берг и мессир Бодуэн де Ланнуа, а также один секретарь.

Король был уже очень болен и с большой неохотой решился допустить их до себя; очень тяжело было ему принести и клятву во исполнение заключенного договора, и все это потому, что он не хотел, чтобы его видели. Однако он дал клятву, ибо ему это было выгодно; он ведь неоднократно изъявлял желание заключить упомянутый брак, но при этом хотел получить лишь графство Артуа или Бургундское графство, одно из двух, но господа гентцы, как он их называл, отдали ему оба, а сверх того еще и графства Шароле, Маконне и Осеруа. И если бы они могли передать ему также графства Эно и Намюр со всеми бургундскими подданными, говорящими по-французски, то они охотно сделали бы и это, чтобы ослабить своего сеньора.

Король, наш повелитель, был очень мудр и хорошо понимал, что такое Фландрия и что значит лишить фландрского графа области Артуа, которая лежит между владениями французского короля и Фландрией и является как бы уздой для фламандцев, ибо оттуда графу поставляют добрых солдат, с помощью которых он наказывает фламандцев, когда они творят глупости. А потому, отнимая у графа Фландрского область Артуа, король делал его самым несчастным сеньором мира, ибо тот уже не мог рассчитывать на повиновение подданных и попадал в зависимость от воли гентцев. В этом посольстве, о котором я сказал, главными были Гийом Рен и Копеноль, правитель Гента, которых я выше упоминал.