Это место было в трех лье от Нуайона, на пути в Ла Фер, близ маленькой речки; со стороны коннетабля там был выставлен дозор. На дороге, что там проходила, соорудили мощный барьер, Коннетабль приехал туда первым, и с ним была вся его кавалерия или почти вся, ибо пришло 300 кавалеристов, а под платье, без пояса, он надел кирасу. С королем было 600 кавалеристов, и среди прочих – монсеньор де Данмартен, обергофмейстер Франции, заклятый враг коннетабля.

Король послал меня вперед, чтобы извиниться перед коннетаблем за то, что его заставили долго ждать. Вскоре и он сам подъехал, и они начали разговор, при котором присутствовало пятеро или шестеро человек из свиты короля. Коннетабль извинился за то, что приехал вооруженным, сославшись на то, что опасается графа де Данмартена. Они договорились, что все прошлое будет забыто и о нем никогда больше не будет речи. Коннетабль прошел на сторону короля[162], между ним и графом де Данмартеном было достигнуто согласие, и он поехал с королем в Нуайон, а на следующий день вернулся в Сен-Кантен, полагая, что примирился с королем.

Когда король как следует поразмыслил и услышал, как ропщут его люди, он решил, что сделал глупость, отправившись разговаривать со своим слугой и встретив его за закрытым барьером и в сопровождении кавалеристов, которые были его же подданными и им же оплачивались. И если его ненависть была и прежде достаточно велика, то теперь она стала еще сильней; самонадеянность же коннетабля ничуть не уменьшилась.

Если внимательно поглядеть, в каком положении находился король, то следует заключить, что он поступил очень умно, ибо, я уверен, в противном случае коннетабля, несмотря на всю неприязнь к нему, принял бы герцог Бургундский, если бы коннетабль передал ему Сен-Кантен.

Но столь мудрый сеньор, каким был коннетабль, действовал опрометчиво, или же господь не дал ему возможность уразуметь, с кем он имеет дело, если он таким образом и в таком виде предстал перед своим королем и повелителем, которому принадлежали все те кавалеристы, что его сопровождали. Даже по лицу короля было видно, как он этим был удивлен и поражен. А когда коннетабль оказался рядом, то их разделял лишь небольшой барьер, и он даже не колебался, перейдя на сторону короля. В тот день ему грозила большая опасность.

Я рассказываю это потому, что коннетабль и некоторые из его близких гордились этим делом и похвалялись, что король их боится, считая его трусливым человеком. Он и в самом деле был таким, но на то были надлежащие причины. Он выпутался из тяжелых войн с сеньорами своего королевства благодаря широким раздачам и еще более широким обещаниям и не хотел ничем рисковать, если можно было найти более удобный выход. Многим казалось, что его вынудили поступить таким образом страх и боязнь, но они ошибались и убедились в том, когда осмелились выступить против него и испытали поражение, как граф д’Арманьяк [163] и другие, ибо король хорошо знал, когда следует бояться, а когда нет. Я решаюсь воздать ему хвалу за это (не помню, говорил ли я это уже, а если и говорил, то об этом стоит сказать дважды), поскольку я не знал другого человека, который бы столь мудро себя вел в опасной ситуации.

Продолжая разговор о монсеньоре коннетабле, замечу, что он, идя на риск, хотел, чтобы король его боялся, или мне это кажется – я ведь не хотел бы оговаривать коннетабля и веду речь об этом лишь для того, чтобы предупредить тех, кто служит могущественным государям, которые все по-разному представляют себе заботы этого мира; и своему другу, если бы он у меня был, я посоветовал бы приложить все силы к тому, чтобы господин его любил, а не боялся, ибо я никогда не видел, чтобы человека, приобретшего большую власть над своим господином путем его запугивания, не постигла беда, причем по воле его господина. Я знаю достаточно таких случаев в этом королевстве, происшедших в наше время или немного раньше; в этой стране так было с монсеньором де Ла Тремойлем [164] и другими, в Англии – с графом Варвиком и его сторонниками, мог бы я привести примеры из Испании и других мест. Но те, кому придется читать эту главу, знают об этом лучше меня. И очень часто бывает, что подобная дерзость порождена большими заслугами, и тем, кто ее проявляет, кажется, что их заслуги столь велики, что от них могут многое стерпеть и что без них нельзя обойтись. Но государи, напротив, держатся того мнения, что все обязаны им хорошо служить, и благосклонны лишь к тем, кто им вторит, а от тех, кто их бранит, только и желают побыстрей избавиться.

По этому поводу я должен еще сослаться на мнение нашего господина-короля. Однажды он сказал мне, говоря о тех, кто оказывает большие услуги (он сослался на автора, у которого позаимствовал эту мысль), что слишком хорошая служба иногда губит людей и что большие услуги оплачиваются большей неблагодарностью, и случается это как по вине тех, кто эти услуги оказал, ибо они, пользуясь благосклонностью своей судьбы, слишком высокомерны и к государям, и к сотоварищам, так и по забывчивости государей. Еще он мне сказал относительно того, как преуспеть при дворе, что, по его мнению, самая большая удача для человека – это когда государь, которому он служит, оказал ему какую-нибудь большую милость с малыми затратами, поскольку он окажется ему весьма обязан, и что это совсем не то, как если бы он сам оказал государю столь большую услугу, что тот чувствовал бы себя сильно обязанным, ибо государи,-естественно, больше любят тех, кто у них в долгу, нежели тех, кому они должны. Таким образом, в любом положении жизнь в этом мире сопряжена со многими заботами, и господь оказывает большую милость тем, кому он дает здравый природный рассудок.

Встреча короля с монсеньором коннетаблем произошла в 1474 г.

В этот сезон [165] герцог Бургундский отправился завоевать область Гельдерн в связи с тяжбой, которая достойна того, чтобы о ней поведать, дабы показать, сколь всемогущ господь.

Был тогда молодой герцог Гельдернский по имени Адольф[166], женатый на одной из дочерей из дома Бурбонов, сестре монсеньора Пьера де Бурбона [167], что живет и ныне; а женился он на ней в доме Бургундского герцога, почему и пользовался некоторым его благоволением.

Он совершил страшный поступок: однажды вечером схватил своего отца, когда тот собирался идти спать, провел его босым в очень холодную пору пять немецких лье, заключил в подвал башни, куда почти совсем не проникал свет, кроме как через слуховое окошко, и продержал его там пять лет[168]; из-за этого вспыхнула война между герцогом Клевским, на сестре которого был женат плененный герцог, и этим молодым герцогом Адольфом. Герцог Бургундский несколько раз пытался их примирить, но безуспешно. В конце концов к этому приложили руку папа и император, и герцогу Бургундскому было велено любыми средствами освободить герцога Арнольда из тюрьмы. Он так и сделал, ибо молодой герцог не осмелился ему отказать, видя, сколь многие важные лица вмешались в это дело, и боясь герцога Бургундского. Я несколько раз видел, как они спорили в зале на заседании большого совета и как добрый старик вызывал своего сына на поединок. Герцог Бургундский очень хотел их примирить, испытывая симпатию к молодому. Последнему был предложен пост губернатора, или управителя, области Гельдерн со всеми доходами, за исключением маленького городка Граве, лежащего близ Брабанта, который вместе с доходами от него должен был остаться у отца, который получил бы еще и 3 тысячи флоринов пенсии. Таким образом, у отца остался бы доход в 6 тысяч флоринов и титул герцога, как и положено. Вместе с другими, более опытными людьми меня отправили передать это предложение молодому герцогу, который ответил, что предпочел бы бросить своего отца вниз головой в колодец, с тем чтобы и его самого сбросили туда же, нежели заключать такое соглашение, ибо его отец пробыл герцогом 44 года – так пора уже и ему стать герцогом; но что он охотно даст ему 3 тысячи флоринов в год при условии, что он никогда более не появится в герцогстве. Он наговорил еще много другого, столь же безрассудного.