На этих двух примерах [618], что приведены здесь, можно прекрасно понять, сколь велико могущество бога и сколь ничтожна наша жалкая жизнь, в которой мы принимаем на себя такие тяготы ради мирских вещей, а смерти сопротивляться не можем – что короли, что пахари.

Я уже говорил в другом месте, в связи с событиями в Италии, что во Флоренции на протяжении 15 лет жил брат-проповедник, или якобинец, известный своей святой жизнью (с которым я виделся и беседовал в 1495 году), по имени брат Джироламо; он предсказал многое из того, что случилось в дальнейшем, о чем я уже говорил, и всегда заявлял в публичных проповедях, что наш король пересечет горы и что об этом, как и о других вещах, о которых он говорил, ему якобы было откровение от бога; говорил он и то, что король избран богом, чтобы реформировать церковь и покарать тиранов. Но из-за того, что брат Джироламо утверждал, будто имел обо всем этом откровение от бога, многие были им недовольны, а папа и некоторые жители Флоренции его возненавидели. Однако он жил, как видно, прекраснейшей жизнью и произносил замечательные проповеди, обличая пороки и вернув многочисленных жителей города на путь добродетели.

В том же, 1498 году, когда почил король Карл, окончил жизнь и брат Джироламо, через четыре или пять дней [619]. Я объясню, зачем я это рассказываю. Он всегда публично проповедовал, что король вновь вернется в Италию, чтобы выполнить возложенную на него господом миссию – мечом реформировать церковь и изгнать тиранов из Италии, и что если он этого не сделает, то господь жестоко его покарает. Все его первые и последние проповеди были отпечатаны и продаются. Эту угрозу королю, что господь его жестоко покарает, если он не вернется, он не раз повторял в письмах к королю незадолго до смерти того, а мне он говорил об этом лично, когда я беседовал с ним о том, что произойдет на нашем обратном пути из Италии: тогда он и сказал, что над королем свершится суд небесный, если он не исполнит того, что предначертал ему господь, и не прекратит грабежей.

Незадолго до кончины короля среди флорентийцев вспыхнули раздоры. Одни продолжали с надеждой ждать прибытия нашего короля, уповая на обещания брата Джироламо, и несли большие расходы, впадая в великую нужду, чтобы вернуть Пизу и другие города, переданные в свое время королю, из которых венецианцы удерживали Пизу; другие же горожане хотели встать на сторону лиги, отложившись от короля, говоря, что ждать короля – безумие и глупость и что брат Джироламо всего лишь еретик и обманщик, которого нужно посадить в мешок и бросить в реку; однако он пользовался такой поддержкой в городе, что никто не осмелился бы это сделать.

Папа и герцог Миланский часто писали флорентийцам, настраивая их против упомянутого брата Джироламо, и убеждали их, что вернут им Пизу и другие города, если они откажутся от дружбы с королем, схватят брата Джироламо и покарают его. Однажды во Флоренции собралось заседание Синьории, на котором присутствовали некоторые из его врагов, а состав Синьории менялся каждые два месяца. И там оказался один кордельер, то ли приглашенный то ли пришедший сам [620]. Он вступил в спор с братом Джироламо назвал его еретиком и сказал, что тот обманывает народ, говоря, что получает откровения от бога, и предъявил другие обвинения, а затем предложил ему в доказательство правоты испытание огнем; слова эти были сказаны в присутствии членов Синьории. Брат Джироламо не захотел подвергнуться испытанию огнем, но его товарищ предложил – сделать это вместо него, и тогда с другой стороны выступил товарищ кордельера. Был назначен день, когда они должны были быть преданы огню, и они в этот день пришли оба в сопровождении своих собратьев-монахов; однако якобинец держал в руке Corpus Domini[621], а кордельеры и Синьория хотели, чтобы он шел без него, но тот отказался, и тогда все они вернулись в свои монастыри. Народ же, подстрекаемый врагами брата Джироламо и Синьорией, отправился» к монастырю, схватил там его вместе с двумя другими и сначала подверг невероятно жестоким пыткам. Тогда же народом был убит главный человек в городе и друг брата Джироламо – Франческа Валори. Папа прислал комиссара с полномочиями устроить процесс, и в конце концов все трое были сожжены. Ему предъявили обвинение лишь в том, что он внес раздоры в город и что в пророчествах говорил то, что узнавал от своих друзей из Совета.

Я не хочу ни извинять, ни обвинять его и не знаю, совершили ли они зло или добро, осудив его на смерть, но знаю, что он говорил многие истинные вещи, о которых никто из жителей Флоренции не мог бы его уведомить. И что касается короля и тех бед, что он предсказал ему, то случилось то, что вы знаете: сначала умер единственный сын короля, а затем и он сам; я видел письмо, которое он написал королю.

С королем случился удар, или апоплексия; врачи надеялись, что болезнь уйдет в руку, так что он перестанет ею владеть, но отнюды не умрет; однако произошло иначе. У него было четыре добрых врача, но он доверился самому неопытному из них и дал ему такую власть, что другие и говорить не осмеливались, хотя накануне, за четыре дня до смерти, видели признаки болезни и хотели дать ему слабительное. Все тогда бросились к герцогу Орлеанскому, к которому, как ближайшему родственнику, переходила корона.

Камердинеры короля Карла богато убрали его тело, и сразу же началась служба, не прекращавшаяся ни днем ни ночью, и каноников сменяли кордельеры, а когда кончали те, то начинали «добрые люди», чей монастырь был им основан [622]. Он оставался в Амбуазе восемь дней, сначала в красиво обтянутой и украшенной комнате а затем в церкви, и все было устроено так богато, как никогда еще не делалось для королей. Все его камердинеры, приближенные служащие не отходили от его тела. Служба и процессии продолжались целый месяц, пока он не был погребен [623], и обошлось это в 45 тысяч франков, как рассказывали мне люди из финансового ведомства.

Я приехал в Амбуаз через два дня после его кончины и пошел помолиться к его телу, возле которого провел пять или шесть часов. По правде говоря, я никогда не видел подобной, столь глубокой скорби. Но ведь его приближенные – камердинеры и 10 или 12 юных дворян, приставленных к его комнате, – пользовались его благорасположением и получали такие большие подарки, составлявшие целые состояния, каких еще никогда не делали короли. Кроме того, он разговаривал со всеми мягко и любезно, как никто другой; думаю, что он ни разу никому не сказал неприятного слова. И он не мог умереть в лучший час, чтобы оставить по себе добрую память в истории и вызвать самые сильные сожаления служивших ему людей. Полагаю, что со мной он обошелся круче, чем с кем бы то ни было, но я понимаю, что было это в его юности и виноват был не он, а потому я не могу держать на него зла [624].

Переночевав в Амбуазе, я отправился к новому королю, к которому был в свое время близок как никто и из-за которого произошли все мои беды и несчастья; однако в тот момент он с трудом вспоминал об этом. Он очень мудро вступил во владение королевством, ибо в тот год, до конца которого оставалось еще шесть месяцев, он не отменял пенсий, от должностей отстранил лишь немногих, заявив, что желает за всеми сохранить в неприкосновенности положение и состояние (это ему пошло на пользу), и решил как можно быстрей отправиться на коронацию. В качестве пэров Франции у него были следующие лица[625]: первым шел герцог Алансонский – и он был за герцога Бургундского; вторым – за герцога Нормандского – шел монсеньор де Бурбон; третьим – вместо герцога Гиенского – был герцог Лотарингский; первым графом – за графа Фландрского – шел монсеньор Филипп де Равенштейн; вторым – взамен графа Шампанского – монсеньор Анжильбер Клевский; и третьим, заменявшим графа Тулузского, был монсеньор де Фуа. И произошла коронация Людовика XII, ныне царствующего, в Реймсе 27 мая 1498 года.