Герцог Бургундский объяснил, что нарушили договор и совершили нападение льежцы, а не он и поэтому он не может бросить своих союзников-бретонцев. Послы поспешили обратно. Когда они садились на коней (это было на следующий день после их приезда), он во всеуслышание заявил им, что умоляет короля соблаговолить ничего не предпринимать против Бретани, на что коннетабль возразил: «Монсеньор, вы все что угодно оборачиваете в свою пользу. Вы желаете воевать с нашими друзьями и в то же время сдерживать нас, дабы мы не смели преследовать наших врагов, как Вы преследуете своих. Но так быть не может, и король этого не потерпит». На прощание герцог сказал им: «Льежцы в сборе. Надеюсь, не пройдет и трех дней, как мы сразимся. Если я проиграю, то уверен, что вы поступите по-своему, но если я выиграю, то вы оставите бретонцев в покое», – после чего он сел на коня. Послы разошлись по домам, чтобы приготовиться к отъезду, а он при оружии и с большой свитой выехал из Лувена к городу Сен-Трону, чтобы осадить его. У него была огромная армия, так как к нему из Бургундии съехались все, кто только мог. Я никогда еще не видел вблизи столь великого сборища.

Незадолго до его отъезда обсуждался вопрос о заложниках – казнить их или поступить как-то иначе. Некоторые высказывались за то, чтобы их всех казнить, особенно сеньор де Конте, о котором я не раз уже говорил. Ни разу до этого я не слышал, чтобы он выступал столь зло и жесткосердно. Вот почему государю необходимо иметь в своем совете нескольких человек – ведь порой и самые мудрые впадают в заблуждение, проявляя пристрастность при обсуждении дел, либо любовь или ненависть, либо из желания сказать что-нибудь в пику другому, а нередко и из-за своего настроения, а потому не стоит совещаться в послеобеденное время. Некоторые, пожалуй, скажут, что людей, способных так ошибаться, нельзя допускать в совет государя. На это следует ответить, что все мы люди и если кто пожелает найти таких, которые всегда говорят мудро и никогда не сбиваются, то должен будет их искать на небесах, ибо среди людей он таких не отыщет. Но зато в совете всегда найдется такой человек, который выступит хорошо и мудро, даже если он и не привык это часто делать, и таким образом одни сглаживают ошибки других.

Возвращаясь к совету, скажу, что двое или трое, преклоняясь перед могуществом и умом упомянутого Конте, присоединились к его мнению. Ведь на совещаниях всегда найдется немало людей, которые высказываются только после других и, ничего не понимая в деле, желают лишь угодить тому, кто уже выступил, особенно если это человек могущественный. Затем был спрошен монсеньор де Эмберкур, родом из-под Амьена, один из самых опытных и разумных рыцарей, известных мне. Он выразил мнение, что следует поступить истинно по-божески и освободить всех 300 заложников, показав тем самым, что герцог не жесток и не мстителен; при этом надо еще учесть, что они вернутся домой с добрыми чувствами и надеждой на сохранение мира; но на прощание им необходимо напомнить о милости, оказанной им герцогом, и просить, чтобы они постарались обратить свой народ к доброму миру, а если они не пожелают внять этому, то пусть в благодарность за доброту герцога, по крайней мере, не участвуют в войне против него и своего епископа, который находился в его свите. Это мнение было принято, и заложников при освобождении заставили дать соответствующее обещание. Им было сказано, что если кто-либо из них объявится на поле боя и будет взят в плен, то ему отрубят голову. С этим они уехали.

Мне кажется, стоит добавить, что после того, как сеньор де Конте вынес свой жестокий приговор заложникам, о котором Вы слышали, и когда они (а часть их присутствовала на совете) уже воспряли духом благодаря проявленной к ним истинной доброте, один из членов совета сказал мне на ухо: «Вы видите этого человека? Несмотря на глубокую старость, он еще полон сил; но я осмелюсь что угодно поставить за то, что теперь он не проживет и года, высказав столь страшное суждение». Так и случилось – прожил он недолго, но успел хорошо послужить своему господину в сражении, о котором я расскажу ниже.

Возвращаясь к нашему изложению, напомню, что, как Вы уже слышали, герцог покинул Лувен и осадил Сен-Трон, подтянув артиллерию. В городе находилось около трех тысяч льежцев под командованием великолепного рыцаря, который участвовал в переговорах о мире в предыдущем году, когда мы встретились с ними на поле боя. На третий день после начала осады подошло еще много льежцев – около 30 тысяч воинов [64], худых ли, хороших, все пешие, кроме 500 всадников, и с многочисленной артиллерией – чтобы снять осаду. В 10 часов утра они были в укрепленной и хорошо защищенной болотами деревне Брюстем, в пол-лье от нас. Среди них был бальи Лиона Франсуа Руайе, в то время посланный королем к льежцам. Это сразу же посеяло тревогу в нашем войске. По правде говоря, порядка у нас не было, так как, хотя и был отдан приказ держать в поле хороших конных разведчиков, предупредили нас об этом, однако, фуражиры, бежавшие от льежцев.

В тот день я впервые увидел, как умело герцог Бургундский самолично отдает приказы. Он немедленно выдвинул все отряды в поле, кроме нескольких, которым он приказал продолжать осаду. Среди последних он оставил 500 англичан. По обе стороны деревни он расставил 1200 кавалеристов, а сам с 800 кавалеристами расположился напротив деревни, подальше, чем другие. Кавалеристов было немало, и многие знатные люди спешились и примкнули к лучникам.

Монсеньор де Равенштейн с авангардом герцога, состоявшим из спешившихся кавалеристов и лучников с несколькими орудиями, подошел к рвам, большим и глубоким, наполненным водой, огнем орудий и стрельбой лучников вынудил льежцев отступить и захватил эти рвы и артиллерию. Но когда один наш залп оказался неточным, льежцы воодушевились и, вооруженные длинными пиками, дававшими им преимущество над нами, ударили по нашим лучникам и их предводителям. В один миг они перебили 400 или 500 человек, пошатнув тем самым все наши штандарты. Мы были на грани полного поражения, но в этот момент герцог бросил в бой лучников из своего отряда под командованием мессира Филиппа де Кревкера, сеньора де Корда и других знатных людей, которые с громкими криками устремились на льежцев и молниеносно их разбили.

Конница, которая, как я говорил, расположилась по обе стороны деревни и не могла, равно как и герцог Бургундский, из-за болот ничего предпринять против льежцев, лишь держалась настороже, чтобы встретить их, если они опрокинут наш авангард и прорвутся на равнину. Но льежцы бежали вдоль болот, и гнали их одни пехотинцы. Герцог Бургундский отрядил в погоню и часть бывших при нем конников, но им пришлось искать объезд и проскакать два лье, чтобы отыскать проход, и тут их застала ночь, спасшая жизнь многим льежцам. Другие конники были отправлены к городу, поскольку оттуда доносился шум, вызывавший подозрение, что это вылазка. В действительности горожане трижды совершали вылазки, но были отбиты, причем очень хорошо себя при этом проявили оставленные там англичане.

Разбитые льежцы собрались возле своего обоза. Их осталось мало. Погибло около шести тысяч человек [65], что составляет в глазах человека, не любящего прикрас, большое число (за свою жизнь я часто сталкивался с тем, как люди, чтобы угодить своим господам, из одного убитого делают сотню и такой ложью нередко заслуживают благоволения). А если бы не ночь, то их погибло бы более 15 тысяч.

Было уже очень поздно, когда с этим делом покончили, и герцог Бургундский отошел назад со всем своим войском, кроме 1000 или 1200 всадников, которые, преследуя бегущего противника, проскочили на два лье вперед, ибо иначе из-за небольшой речки не могли бы его настигнуть. Ночью, правда, они не сумели многого сделать, но кое-кого они убили и взяли в плен, остальные же льежцы – и это была большая часть их войска – спаслись в городе. В этот день немалую помощь в управлении войском оказал сеньор де Конте, который через несколько дней умер в городе Юи [66], и кончина его была славной. Это был храбрый и мудрый человек, но он не прожил долго после того, как высказал безжалостное мнение по поводу заложников-льежцев, о чем Вы уже слышали.