Большинство австрийцев встали на его сторону. «Король солнца» (как они его прозвали) никогда еще не пользовался такой популярностью. Визенталя же, наооборот, никогда еще так сильно не ненавидели. Сам того не желая, Крайский как бы намекнул своим соотечественникам, что евреи, выглядящие, говорящие и ведущие себя, как Визенталь, ничего, кроме презрения, не заслуживают. Тот факт, что Визенталь так сильно хотел быть органической частью австрийского общества, придавал этой истории привкус горькой иронии.

Так и получилось, что обмен оскорблениями между двумя венскими евреями вырвался за пределы местного «политического болота» и стал поводом для серьезной исторической и философской дискуссии о национальной гордости и расизме, о национализме и патриотизме, о сионизме и иудаизме.

В самый разгар бури, вызванной во всем мире заявлением Крайского, канцлеру захотелось встретиться с группой израильских студентов («социалистов, разумеется») и попытаться убедить их, что сионизм базируется на расистских принципах. (В ноябре 1975 года Генеральная Ассамблея ООН в своей резолюции тоже приравняла сионизм к расизму, и хотя Австрия проголосовала против, Крайский с этой резолюцией был, по сути, согласен.) Однако возможности встретиться с израильскими студентами канцлеру тогда не представилось, и ему пришлось ограничиться интервью, которое он дал израильскому телевидению и газете «Маарив».

Двух израильских журналистов Крайский принял в одном из залов построенного в XVIII веке дворца, под огромной хрустальной люстрой. Его канцелярия выделила на интервью пятнадцать минут. К тому времени он уже успел высказаться о Визентале бессчетное количество раз, знал свою «партию» практически наизусть, и много времени ему на это не требовалось. Однако когда интервью подошло к концу, Крайский попросил своих израильских гостей задержаться, сказав, что хочет поговорить с ними на важную тему, и повел их в комнату с узкой высокой белой деревянной дверью, украшенной золотыми завитками, где сел на кожаный диван, на спинке которого красовался резной – и тоже золотой – императорский орел. Крайский знал, как создавать приятную атмосферу, умел быть очаровательным и обладал чувством юмора.

На стоявшем перед диваном кофейном столике возвышалась стопка раскрытых книг. Некоторые страницы в них были заложены закладками, в качестве которых служили маленькие клочки бумаги. «Израильтянам и всем прочим сионистам пора наконец понять, что они ошибаются, когда говорят о еврейском народе, – сказал Крайский. – Еврейского народа не существует. Но прежде чем я вам это докажу, я хочу подчеркнуть, что вовсе не страдаю от “ненависти к себе”, как утверждают некоторые. Я ненавижу только попытки насильно – в духе сионистской идеологии – зачислить меня в евреи». Было заметно, что он действительно это ненавидел, а уж ненавидеть он умел.

О том, что еврейского народа не существует, Крайский заявлял не впервые. Однажды, давая интервью другому израильскому журналисту, он глупо пошутил (чем нанес своему имиджу сильный урон), что вообще-то еврейского народа нет, но если даже такой народ и есть, то это народ омерзительный. Однако на этот раз, в присутствии двух израильских журналистов, он решил не просто прочесть на данную тему целую лекцию, но и подкрепить свою позицию трудами духовных отцов социал-демократического движения (и евреев по своему происхождению) Виктора Адлера и Отто Бауэра. Он сказал, что не прикасался к их книгам, по крайней мере, лет двадцать, но каждый раз, когда брал одну из этих книг в руки, чтобы что-нибудь из нее процитировать, под ней обнаруживалась наполовину съеденная конфета «Моцарт», и было совершенно очевидно, что в действительности он к этой своей «лекции» тщательно готовился, подкрепляясь по ходу дела знаменитыми шоколадными шариками.

Через некоторое время в комнату вошел мужчина в парадном костюме – это был помощник Крайского, отвечавший за расписание его официальных встреч, – и с озабоченным видом сообщил, что на аудиенцию к канцлеру прибыла делегация с Балкан, однако Крайский велел передать делегации, чтобы та пришла позже. Еще через полчаса мужчина вернулся и сказал, что на запланированную встречу с Крайским пришел один из его министров, но канцлер велел отослать и его. Прошел целый час, а Крайский все говорил и говорил. Его израильские гости сидели молча и слушали. «Между моим дедом, директором школы в Богемии, и еврейским сапожником в Йемене нет ничего общего!» – настаивал Крайский. Еще через какое-то время его попросил к телефону посол США, но канцлер велел передать, что перезвонит.

«Скажите, – осмелился наконец перебить Крайского один из журналистов, – а австрийский народ существует? И если да, то с какого времени?» Грузный канцлер чуть не лопнул от гнева. «Мои предки, – крикнул он своим громовым голосом, – ощущали себя частью австрийского народа еще в эпоху Наполеона!» Прошел еще один час, а Крайский все не умолкал. Но тут смелый помощник, отвечавший за расписание встреч, вошел в очередной раз и с решительным видом заявил, что следующего гостя выпроваживать ни в коем случае нельзя, потому что может разразиться мировая война, так как это не кто иной, как посол Советского Союза. «Если бы у меня было время, – сказал Крайский, – я бы обосновал свою точку зрения в статье». Впоследствии он сделал это в своих мемуарах.

Отто Бауэр писал, что евреи – это религиозная общность, превратившаяся в общность судьбы, но утверждал, что это не везде проявляется одинаково, и Крайский его точку зрения разделял. Определенные исторические факторы, считал он, позволили евреям Австрии отказаться от своей религии (как это сделали, например, его родители), и в результате они перестали быть евреями, а никакие другие узы – ни кровные, ни расовые – с прочими евреями их не связывают.

Согласен он был и с теорией, что евреи Европы – это хазары, жившие в районе Каспийского моря и обратившиеся в иудаизм. Евреи же Йемена, как и евреи Эфиопии, были, по его мнению, потомками каких-то других народов, принявших иудаизм. Евреи, считал он, с самого начала были народом смешанным, а в процессе истории перемешались со своими соседями еще больше, и отмечал, что «никогда не понимал, почему многие евреи, а особенно ученые, пишущие на еврейскую тему, так упорно настаивают на том, что “избранный народ” является с расовой точки зрения однородным и “чистым”».

В действительности сионисты никогда о расовой однородности еврейского народа не говорили, но Крайский полагал, что, если ему удастся доказать, будто «еврейской расы» не существует, то тем самым он докажет и тезис о том, что евреи не являются народом. При этом он парадоксальным образом признавал, что существуют народы «полирасовые», и именно таковым считал народ, живущий в Израиле. Он уподоблял израильтян американцам.

В Иерусалиме снова не знали, что делать: после резолюции ООН, осуждавшей сионизм, заявление Крайского было самой сокрушительной атакой на идеологические основы Государства Израиль. С другой стороны, Крайский был не первым – да и не последним, – кто обвинял сионизм в том, что тот придумал понятие «еврейского народа»; более того, даже сами израильтяне затруднялись однозначно ответить на вопрос «что такое еврей?» и никак не могли прийти по этому поводу к согласию, что фактически лишало их собственное существование идеологического оправдания. Кроме того, Крайский предлагал весьма прагматичное решение проблемы. Израиль, считал он, является государством «искусственным», возникшим только благодаря Холокосту, но раз уж оно все-таки возникло, ничего другого, как признать за ним право на существование, не остается.

Как и в случае с заявлением Крайского по поводу Визенталя, израильтяне опять попытались остаться «над схваткой», но посол Даган неоднократно докладывал в Иерусалим, что канцлер пытается его в эту историю втянуть. «Трудно описать эту внезапную перемену, – писал Даган об одной из истерик Крайского. – Вся его логика вдруг куда-то испарилась, и мне лишь с большим трудом удалось вставить в этот нескончаемый поток гнева, жалоб и проклятий одну или две фразы…»