Через несколько дней после пресс-конференции Визенталя Крайский тоже встретился с журналистами и сильно Визенталя обругал, заявив, что тот «действует методами, напоминающими методы политической мафии». Тремя днями спустя Визенталь подал на него в суд за клевету.
Слух о том, что два знаменитых еврея затеяли публичную свару, быстро разнесся за пределы маленькой Австрии, и газеты всего мира запестрели заголовками. Визенталь раздавал теперь многочасовые интервью журналистам из разных стран, получая при этом бесчисленные телеграммы и письма поддержки (главным образом из Голландии и США); Крайский же продолжал его ругать (в частности, неоднократно повторял, что Визенталь никакой лепты в обнаружение Эйхмана не внес), а в один прекрасный день и вовсе потерял голову. Это произошло во время его встречи с иностранными корреспондентами в клубе журналистов «Конкордия». Стенограмма этой встречи напоминает раскаты грома, которые поначалу слышатся вдалеке и звучат глухо, а затем достигают своего апогея и со всей силой раскалывают небо. В ответ на вопрос корреспондента информационного агентства Ассошиэйтед пресс Крайский разразился длинным монологом, в котором говорил сначала о своем еврействе и о том, как относится к Израилю, но, когда – на пятой странице стенограммы – дошел до Визенталя, стал говорить корявыми, часто обрывавшимися на середине предложениями, и по стенограмме видно, что бушевавшая в его душе буря не только мешала ему выбирать нужные слова, но и нарушила его способность составлять синтаксически связные высказывания.
«Визенталя, – сказал он, – я знаю, в сущности, только по секретным донесениям, а они плохие, очень плохие, да, и я как глава правительства… и как глава правительства я не могу, таким образом… и не потому, что мы принадлежим к одной и той же религиозной общине, которая на самом деле никакая не община, так как это не… мы происходим из совершенно разного культурного окружения, из абсолютно разных религиозных общин, и они действительно были разными. Сотрудничество с господином Визенталем для меня невозможно, и он не должен на это рассчитывать, как невозможно для меня сотрудничество с любым другим человеком, которого я терпеть не могу или не хочу. Вы меня понимаете? И у господина Визенталя, утверждаю я, были другие отношения с гестапо, чем у меня, да, это можно доказать».
После этого Крайский заявил, что все, что он имеет по этому поводу сообщить, он огласит на судебном процессе, затеянном против него Визенталем, но вместо того чтобы наконец-то с данной темой покончить, продолжал еще долго об этом говорить. «Мои отношения с гестапо совершенно очевидны, – заявил он. – Я был их арестантом… арестантом… и меня допрашивали. Его же отношения [с гестапо] совершенно иные. Я думаю, я это знаю, и это можно будет выяснить».
Он сделал короткий перерыв и продолжил: «Ведь это очень серьезно – то, что я здесь говорю. Ему мало того, что он обиделся и подал на меня в суд. Это будет не так-то просто. Это будет, я надеюсь, большой судебный процесс, потому что у такого человека, как он, нет права выступать в качестве верховного морального авторитета. Я утверждаю, что у него такого права нет. Он не должен зарабатывать на жизнь травлей людей. У него нет такого права».
После этого Крайский заговорил о Петере, повторил, что ему верит, но быстро вернулся к Визенталю. «На мой взгляд, он иностранный агент, использующий методы мафии», – сказал он еще раз, после чего вспомнил дело Аблайтингера, заявил, что Визенталь – не джентльмен и повторил, что тот сотрудничал с нацистами.
«Я только говорю, – продолжал он, – что он не должен становиться непререкаемым моральным авторитетом, и он таковым не является. Я понимаю – он хотел спасти свою жизнь, спастись от нацистов. Каждый пытался сделать это по-своему, верно. Но пусть он не превращает это в фундамент своего морального авторитета». К этому моменту стенограмма была уже длиной в восемь страниц, и Крайский извинился за многословие.
Иностранные корреспонденты спросили его про Петера что-то еще, и он снова заговорил о том, с какими экзистенциальными проблемами столкнулись австрийцы накануне присоединения к нацистской Германии (благодаря чему стенограмма растянулась уже до двенадцати страниц), и тогда корреспондент «Юнайтед пресс» спросил, правильно ли он понял сказанное канцлером, будто Визенталь во время войны был агентом гестапо.
«Я утверждаю, – ответил Крайский, – что во время войны Визенталь проживал в зоне нацистского влияния и его там не преследовали. Да? Он жил открыто, но его не преследовали. Да? Это ясно? И может быть, вы знаете – те, кто с этой темой знаком, – что человек себя такому риску подвергать не может, потому что это не в подполье… пожалуйста, да, чтобы не было недопонимания, не в подполье, он прячется в тайнике, но совершенно открыто, и его не… да… как будто ему не угрожала опасность. Этого, я думаю, достаточно. Было так много возможностей стать агентом. Это не обязательно должен быть агент гестапо, существовало много и других служб».
Один из корреспондентов спросил, а не может ли канцлер поделиться с ними содержанием тех секретных донесений, о которых он упомянул, но Крайский прервал его на полуслове. «Нет, – сказал он, – это не донесения секретых спецслужб, это показания людей, относящиеся к тому времени». – «А кто эти свидетели? – спросил корреспондент. – Австрийцы или уроженцы других стран?» – «Среди них, – ответил Крайский, – есть австрийцы, немцы… самые разнообразные свидетельские показания. – И после еще одной паузы добавил: – Показания довольно старые». После этого корреспонденты донимали Крайского вопросами в течение еще какого-то времени, а он продолжал с ними пикироваться и ругать Визенталя.
Слухи о «темном» прошлом Визенталя начали циркулировать уже давно – еще с того момента, как он вышел из Маутхаузена, – и ему не раз приходилось их опровергать. Так, в 1952 году выходившая в США еврейская газета «Форворд» спросила его, верно ли, что во время войны он был капо. Вопрос, судя по всему, был задан в результате полученного доноса. «Не знаю, глупая ли это шутка или уголовно наказуемая клевета», – ответил Визенталь и подробно рассказал о своей деятельности по выявлению евреев-коллаборационистов, а также о том, как мешал им получать иммиграционные визы. Впоследствии ему приходилось опровергать такие слухи снова и снова. «Я не сомневаюсь, что во Львове Визенталь работал в юденрате», – сказал много лет спустя Ашер Бен-Натан, но никаких доказательств не привел.
На заявление Крайского Визенталь отреагировал с присущим ему сарказмом. «Он серьезный политик, но ему не нравится быть евреем», – написал он одному из своих американских сторонников. «Единственный, кто не знает, что Крайский – еврей, это сам Крайский», – сказал он при других обстоятельствах. «Крайский, – говорил он также, – это негр, заявляющий, что он не черный». В архиве Визенталя сохранился фотомонтаж: официальный портрет Крайского со свастикой на лацкане пиджака.
Визенталь подал на Крайского еще один судебный иск за клевету, и оба дела были объединены в одно.
До этого момента Визенталь считал Крайского не врагом, а политическим противником. Крайский был предводителем левых, и Визенталь нападал на него «справа». Он критиковал Крайского за то, что тот не прилагал достаточных усилий, чтобы очистить страну от нацизма, и был несогласен с канцлером, когда тот осуждал политику Израиля на захваченных территориях. Однако на первых порах их политические разногласия ни австрийцем, ни евреем ощущать ему себя не мешали, и он мог с этим жить.
Крайский же с Визенталем ужиться не мог. Тот был для него не просто политическим противником, но и врагом, так как не давал ему чувствовать себя австрийцем. Уроженец маленького галицийского городка, говоривший со своими родителями на идише, Визенталь был «ост-юде»[9], и его внешний вид, акцент, а также его отказ позволить австрийцам затушевать свое преступное прошлое мешали еврею Крайскому убедить своих сограждан, что он один из них: такой же, как они, истинный австриец, который родился в Вене, говорит так же, как говорят в Вене, и чувствует точно так, как чувствуют уроженцы Вены. Его война с Визенталем была, таким образом, войной за выживание. «Я, – писал он, – никоим образом не могу согласиться с тем, что родина моих настоящих предков должна быть мне менее дорога, чем какой-то далекий клочок пустыни, с которым я никак не связан».
