Это был тяжелый период в его жизни: никаких перспектив на горизонте не просматривалось. И вдруг 23 мая 1960 года премьер-министр Бен-Гурион объявил, что Адольф Эйхман находится в Израиле. В тот момент Визенталь еще не знал, что поимка Эйхмана изменит всю его жизнь. На следующий день он получил телеграмму из Иерусалима: «Сердечно поздравляем Вас с этим блестящим достижением!» Телеграмма пришла из мемориала «Яд-Вашем». Никогда после этого он не получал поздравления, которое обрадовало бы его сильнее. Он хранил эту телеграмму вместе с самыми дорогими его сердцу личными документами: пожелтевшими фотографиями периода его жизни в Бучаче, списком концлагерей, в которых сидел во время войны, старым израильским иностранным паспортом и одной из записок, присланных ему Элизабет Тейлор.

Примерно через четыре месяца после поимки Эйхмана и приблизительно за полгода до начала суда над ним Визенталь был приглашен в Иерусалим, чтобы рассказать историю своих поисков на пресс-конференции, организованной мемориалом «Яд-Вашем». К тому времени о его участии в этой истории уже знал весь мир; почти в одночасье он стал знаменитым.

Хотя Бен-Гурион и заявил, что Эйхман находится в руках израильской службы безопасности, поначалу Израиль не признавал, что Эйхмана похитили израильские агенты, и утверждал, что его похищение – дело рук евреев-добровольцев, переживших Холокост. Эта версия была придумана, чтобы умиротвороить Аргентину, требовавшую вернуть Эйхмана в Буэнос-Айрес и даже обратившуюся за помощью в Совет безопасности ООН. Но пока Израиль скрывал правду, средства массовой информации сосредоточили свое внимание на Визентале и Фридмане.

Все началось с сообщения агентства Рейтер, что Эйхман пойман благодаря некоему человеку, живущему в Австрии и занимающемуся военными преступниками. Как рассказывает Визенталь, журналисты обратились в австрийское Министерство внутренних дел и получили там номер его телефона; израильское посольство в Вене тоже направляло корреспондентов к нему. Так и пошло, говорит Визенталь. Нью-Йорк, Берлин, Париж – все хотели новостей. Даже поздравительная телеграмма из мемориала «Яд-Вашем» – и та пришла, когда у него сидело несколько журналистов. Когда он ее прочел, то от избытка чувств из глаз у него потекли слезы, и корреспонденты попросили показать им, что в ней написано. Лишь с трудом ему удалось ее спрятать. Став знаменитым, он начал получать и другие поздравления.

По его словам, средства массовой информации обрушились на него буквально как снежная лавина. Он писал в «Яд-Вашем», что сначала на журналистов очень сердился и говорить с ними не хотел, но потом понял, что молчание только разжигает их любопытство и лучше им о своей работе рассказать. Так он и сделал. Однако журналисты все время искажали его слова, и каждый день ему приходилось что-нибудь опровергать или уточнять.

На самом деле ему очень нравилось, что он оказался в центре этой истории, но уже тогда, менее чем через четыре недели после того, как стало известно о похищении Эйхмана, он понимал, что на славу претендуют и другие люди, и подчеркивал, что сама по себе операция по поимке Эйхмана – заслуга не его. «Моя роль на последнем этапе операции, – писал он в письме в “Яд-Вашем”, – была более чем скромной. Возможно, моя основная заслуга состоит в том, что прошлой осенью я – с помощью новых улик – растормошил это дело заново». В другом письме он пишет, что средства массовой информации преувеличивают его роль в операции и что ему неприятно отнимать славу у тех, кто принимал участие в ее последнем этапе, то есть у агентов Моссада и ШАБАКа.

Исер Харэль кипел от злости, но вынужден был молчать, а Визенталь, в свою очередь, пытался заставить замолчать Тувью Фридмана. Он написал в израильское посольство в Вене, что допускать Фридмана на телевидение и давать ему выступать на пресс-конференциях опасно, так как у него «недостаточно ума, чтобы воздержаться от слов, которые причинят Израилю ущерб». С сотрудниками «Яд-Вашем» Фридман в то время состоял в конфликте, и они предпочитали работать с Визенталем.

В месяцы, предшествовавшие суду над Эйхманом, Визенталь помогал израильской полиции и прокуратуре готовить обвинительное заключение. Его спрашивали, может ли он предоставить информацию о связях между Эйхманом и муфтием; просили – за вознаграждение – проверить документы, находившиеся в Министерстве юстиции в Вене; он снабжал полицию информацией, полученной от журналистов, включая сведения о приемах, которые собирались использовать адвокаты Эйхмана, а также передавал полиции данные, полученные от людей, обратившихся к нему по собственной инициативе, после того как его имя получило широкую известность.

В числе прочего ему – по его словам – удалось раздобыть для обвинения один крайне интересный документ: распечатку записанного на магнитофон биографического интервью, которое взял у Эйхмана один из его аргентинских знакомых, Виллем Сассен. Сассен был эсэсовцем голландского происхождения и тоже жил в Буэнос-Айресе. Он занимался издательским делом и неонацистской пропагандой. Он уговорил Эйхмана записать свои воспоминания на пленку, и тот – из гордыни, корыстолюбия, а главным образом по глупости – согласился. Каким именно образом распечатка попала в руки обвинения, неясно, но не исключено, что Визенталь действительно был к этому причастен. Он упоминал об этом несколько раз, в том числе в письме к главному обвинителю на суде над Эйхманом Гидеону Хаузнеру.

Трудно сказать, в какой степени информация, раздобытая Визенталем, действительно обвинению помогла, но нет никаких сомнений в том, что ведомства, занимавшиеся подготовкой судебного процесса, относились к его данным со всей серьезностью. Бен-Гурион, в частности, был обеспокоен сообщением Визенталя о том, что бывшие нацисты готовились суд сорвать. По словам Визенталя, некто (как всегда, названный им только первой буквой имени) сообщил ему, что существовал план освободить Эйхмана путем обмена его на известного человека, которого бывшие нацисты собирались с этой целью похитить в Бонне. Источник Визенталя утверждал, что план был разработан проживавшим в Дамаске помощником Эйхмана Алоисом Брунером, а заложником должен был стать не кто иной, как президент Всемирного еврейского конгресса Нахум Гольдман.

Информация, присланная Визенталем, была очень подробной и включала в себя точные даты операции, источники финансирования и имена нескольких участников, среди которых был один из членов алжирского подпольного Фронта национального освобождения. Визенталь утверждал, что ему удалось проверить и подтвердить несколько сообщенных источником деталей, однако в том, что речь шла о реально планируемой операции, он уверен не был. Тем не менее он, по его словам, довел данную информацию до сведения «соответствующих инстанций», отвечавших за безопасность Гольдмана, под которыми подразумевался, по-видимому, Моссад.

В дни подготовки к суду Визенталь работал над книгой, где собирался рассказать о своей роли в поимке Эйхмана и, помимо всего прочего, обнародовать в ней свои письма Гольдману: он хотел наконец-то с ним рассчитаться. Он снял с этих писем копию и послал ее в «Яд-Вашем». «Как вы увидите, – писал он, – мы напрасно потратили шесть лет». По его словам, теперь у него не было причин молчать. Эта история не переставала его волновать, и в течение двух дней он послал в «Яд-Вашем» целых два письма на эту тему.

Его книга вызвала большой резонанс. Газета «Едиот ахронот» посвятила ей целую полосу в шесть колонок с заголовком: «Я всегда говорил, что он в Буэнос-Айресе». Журналист Хаим Масс, помогавший Визенталю готовить издание книги на иврите, делал особый акцент на поведении Гольдмана в этой истории.

Всемирный еврейский конгресс попытался было утверждения Визенталя опровергнуть, но Гольдман подтвердил, что тот говорил правду. В числе прочих к этому скандалу проявил интерес Бен-Гурион, сделавший соответствующую запись в дневнике. Гольдман заявил, что передал информацию, полученную от Визенталя, в ЦРУ, но Визенталь услышал об этом впервые и по понятным причинам был возмущен тем, что ему никто об этом не сказал.