В конце октября 1959 года Бен-Гурион выступал на предвыборном собрании в Тель-Авиве. Фридман поднялся на трибуну и снова потребовал назначить за голову Эйхмана награду. Публика его сразу узнала: это был тот самый человек, который уже много лет говорил о необходимости поймать Эйхмана, а недавно выяснил, что тот находится в Кувейте. Но Бен-Гурион на его призыв никак не откликнулся. Тем не менее через шесть недель после этого в его дневнике появилась следующая запись: «Приезжал генеральный прокурор земли Гессен Бауэр и сказал, что Эйхман нашелся: он в Аргентине… Я предложил попросить его [Бауэра] никому об этом не рассказывать и его [Эйхмана] выдачи не требовать, а сообщить нам его адрес. Если мы установим, что он там, то поймаем и привезем сюда».

Откуда немцам стало известно, что Эйхман называл себя «Клементом», неизвестно, но, по-видимому, Визенталь не устоял перед искушением и присвоил чужое открытие себе. По его словам, он подослал кого-то к теще Эйхмана, и та сказала, что ее дочь уехала из Германии и вышла замуж за мужчину с фамилией, похожей на английскую, что-то вроде «Клемса» или «Клемта». Кроме того, Визенталь говорит, что сообщил об этом израильтянам, причем почти за год до того, как с этой информацией приехал Бауэр.

Однако есть основания в этом усомниться. В ивритском издании книги Визенталя о погоне за Эйхманом говорится, что визит к теще имел место в начале 1959 года, а в немецком издании сказано, что это произошло в октябре. Спецслужбам же ФРГ имя «Клеменс» было известно уже в 1958 году. Приписывая открытие себе, Визенталь об этом, разумеется, знать не мог.

Из книги неясно также, кто именно с тещей говорил. В ивритской версии написано: «Я решил послать кого-нибудь»; в немецкой говорится, что это был «хороший знакомый из Германии», а в остальных своих книгах Визенталь пишет, что послал к теще «одного из своих людей».

В первой версии служебного отчета, написанного Визенталем после поимки Эйхмана, сказано, что псевдоним Эйхмана был похож по звучанию на английский, но теща его не помнила, а в третьей версии этого же отчета сказано, что она упомянула имена «Клемс» и «Клемт».

Поскольку существует так много противоречащих друг другу источников, есть, наверное, смысл ограничиться тем, что написано в письме, посланном Визенталем послу Саару еще до поимки Эйхмана, то есть до того, как о том, что Эйхман называл себя «Рикардо Клементом», стало известно всем. В письме Саару Визенталь не просто упоминает, что человек, разговаривавший с тещей, был «одним из его людей», а прямо называет его имя: Хайнц Вайбель-Альтмайер; судя по этому письму, теща действительно сказала, что ее дочь вышла замуж за человека с фамилией, похожей на английскую. Но логично предположить, что если бы она назвала фамилию «Клемс» или «Клемт» и если бы Визенталь об этом знал, то он бы наверняка сообщил об этом послу. Однако он этого не сделал, и данная деталь, по-видимому, неверна.

Все это время Визенталь не переставал следить за родственниками Эйхмана. Через несколько недель после публикации сообщения о том, что Эйхман находится в Кувейте, Визенталь сообщил послу Саару о ходе своего расследования и упомянул, что все расходы на поездки оплачивает из собственного кармана. Возместить ему их он не просил, но написал, что по своему опыту знает: «когда такие расследования связаны с многочисленными поездками, они прекращаются».

В ноябре 1959 года Саар вернулся из поездки в Израиль и написал Визенталю, что «имел беседы по вопросу об Эйхмане» и «наши люди сказали мне, что очень ценят вашу помощь», а также сообщил Визенталю (как партнеру, на которого можно положиться) один из самых важных израильских секретов, а именно что, по имеющейся в Израиле информации, семья Эйхмана проживает в Аргентине. Его жена, писал Саар, утверждает, что ее муж умер, и даже вышла замуж за какого-то другого немца, но все указывает на то, что брак фиктивный и его цель – сбить врагов с толку. Визенталя это не могло не озадачить: ведь он сообщил об этом уже много лет назад. Тем не менее тот факт, что посол посвятил его в столь важную государственную тайну, ему польстил. (Кстати, впоследствии оказалось, что информация посла была неточной: ни за кого другого Вера Эйхман в действительности замуж не выходила.)

Визенталь составил очень подробный отчет о членах семьи Эйхмана, где указал даты их рождений, свадеб, смертей и т. д. (эта информация требовалась, чтобы опознать Эйхмана с абсолютной точностью), и в декабре посол сообщил ему, что в Израиле отчет произвел большое впечатление. Кроме того, Саар переслал Визенталю присланный из Израиля длинный список дополнительных вопросов об Эйхмане и попросил его на них ответить.

Надеясь, что Эйхман будет скоро найден и арестован, Визенталь съездил во Франкфурт. Он хотел удостовериться, что прокуратуры ФРГ и Австрии будут действовать в этом плане согласованно.

Через несколько месяцев после этого, в феврале 1960 года, Визенталю стало известно, что умер отец Эйхмана. Об этом он опять узнал из траурного объявления, опубликованного членами семьи, и под новым объявлением тоже стояла подпись Веры Эйхман. Визенталь послал на похороны двух знакомых газетных фоторепортеров, и теперь у него были снимки членов семьи Эйхмана, включая его брата Отто, который был на Адольфа очень похож. Визенталь сообщил об этом Саару. «Шансов, что это приведет к успеху, – писал он, – почти нет, но делать эту рутинную работу все равно надо, чтобы потом у нас не было причины упрекать себя в бездействии».

Фотографии были переданы в Моссад, и Цви Аарони – один из израильских агентов, принимавших участие в операции по захвату Эйхмана, – впоследствии говорил, что взял эти фотографии с собой в Буэнос-Айрес; они помогли ему удостовериться, что Клемент – это действительно Эйхман. Харэль, правда, в отличие от Аарони, попытался значение этих фотографий преуменьшить. «Никто из-за них особо не разволновался», – пишет он. Однако что касается Визенталя, то он «разволновался» очень сильно. Становилось ясным: что-то происходит, и он к этому причастен. Несколько раз к нему приходили два моссадовца (Харэль подтверждает, что эти визиты имели место, и говорит, что их целью было, помимо всего прочего, убедиться, что Эйхман – это «Рикардо Клемент»). Эти визиты, а также присланные Сааром вопросы (как и то, что Саар ему рассказал) свидетельствовали о том, что его мечта должна была вот-вот осуществиться – через пятнадцать лет после того, как он начал Эйхмана искать.

Теперь Визенталю предстояло самое трудное испытание: сохранить все это в тайне. Однако молчать ему было очень трудно (в том числе и потому, что имя Тувьи Фридмана получило широкую известность), и в конце января 1960 года он чуть было не проговорился. В письме друзьям из мемориала «Яд-Вашем» он с пренебрежением отозвался о сенсационных сообщениях Фридмана и добавил: «Часть расследования проходит сейчас через меня, и в это замешаны правительства двух стран, но говорить об этом на бумаге я, само собой разумеется, не могу». «Надвигаются определенные события, о которых я не хочу говорить в письме подробно, – писал он в марте уже самому Фридману. – Могу только заверить тебя, что дело это не забросил и в некоторых отношениях продвинулся гораздо дальше тех инстанций, которые ищут его [Эйхмана] официальным образом».

Вечером 11 мая 1960 года человек, которого соседи называли Рикардо Клементом, возвращался домой с работы. Он жил в одном из предместий Буэнос-Айреса, на улице Гарибальди. На углу его поджидали две машины. Когда он к ним приблизился, фары одной из них зажглись и ослепили его, после чего к нему подбежали двое мужчин, повалили на землю и затолкали во вторую машину. Все это заняло несколько секунд. Ему заткнули рот кляпом, связали руки и ноги, надели на глаза черные очки, положили на пол машины и накрыли одеялом, но усыплять не стали: врач, которого они взяли с собой, предупредил, что неосторожное применение наркоза может его убить.