В конечном счете Хайер перестал называть свой центр Центром изучения Холокоста имени Симона Визенталя и стал именовать его просто Центром Симона Визенталя. Он хотел подчеркнуть тем самым, что его Центр – это не просто научно-исследовательский институт истории Холокоста, но еще и штаб борьбы с антисемитизмом и другими формами расизма. Это Визенталя тоже злило, потому что люди начали спрашивать его, а чем, собственно, американский Центр занимается. «Должен тебе сказать, – писал он Хайеру, – что развитие событий в последние несколько лет удовольствия мне не доставляет». Наносили, по его мнению, ущерб его репутации и ссоры Хайера с руководителями американских еврейских организаций, которые лос-анджелесскому раввину завидовали.

Чтобы поддерживать отношения с Визенталем, Хайеру требовалось невероятное терпение, умение психологически маневрировать и дипломатические способности, но терять Визенталя ему было ни в коем случае нельзя. «Прежде всего, Саймон, – писал он Визенталю, – важно, чтобы ты понял, что мы оба хотим абсолютно одного и того же. Мы хотим, чтобы Центр Симона Визенталя стал ведущей организацией в своей области и вечным памятником делу твоей жизни». Однако большинство писем Визенталя он оставлял без ответа и вместо этого перезванивал ему на домашний телефон. Иногда он звонил каждый день, по вечерам. Их разговоры продолжались зачастую по полчаса и более, и обычно ему удавалось Визенталя успокоить.

В 1987 году Визенталь написал одному из своих корреспондентов, что в целом его мнение о Центре в Лос-Анджелесе позитивное, и что «если бы сегодня они снова попросили разрешения дать [Центру] мое имя, я бы снова сказал “да”». И действительно, вряд ли можно было придумать более достойный способ увековечить дело его жизни и его взгляды. Однако Визенталю с его венской ментальностью было трудно привыкнуть к броскому мультимедийному стилю лос-анджелеского Центра и голливудоподобному музею толерантности, открывшемуся рядом с ним. Он представлял себе учреждение более академическое и предлагал провести, в частности, углубленное исследование проводившихся нацистами медицинских экспериментов. Тем не менее с идеологической точки зрения и Центр, и музей хорошо согласовывались с его собственными взглядами, поскольку Холокост интерпретировался там в терминах универсального неоконсервативного мировоззрения, включавшего в себя защиту закона и порядка, противодействие исламскому фундаментализму, укрепление еврейской самоидентичности в Америке и поддержку Израиля. Тем не менее всего этого было недостаточно, и уязвленное самолюбие Визенталя продолжало причинять ему беспокойство.

Незадолго до своего 85-летия Визенталь узнал, что Центр в Лос-Анджелесе взял под свое покровительство одну странную авантюру (цель которой состояла в том, чтобы разоблачить деятельность неонацистских организаций), оказав помощь некоему Ярону Свораю, которого именовали «израильским журналистом». Сворай утверждал, что проник в одну из немецких неонацистских организаций, и написанный им отчет получил широкую известность[18]. Визенталь, посвятивший борьбе с неонацизмом многие годы, прочел об этом в газете, и, по его мнению, это было непростительно. «Я больше не могу терпеть такое пренебрежительное отношение ко мне», – написал он Хайеру. Пока продолжалось создание музея, он старался сдерживаться, чтобы не повредить проекту, «но теперь, – писал он, – мое терпение иссякло. И виноват в этом только ты, раввин Хайер!».

В конце концов он решил Хайера из лос-анджелесского Центра изгнать. Он писал, что из-за Центра стал посмешищем: журналисты, все еще относившиеся к нему с уважением, спрашивали, не продал ли он Хайеру свое имя за деньги, а журналисты, менее к нему расположенные, говорили, что имя «Хилтон» тоже можно купить. Он чувствовал себя оскорбленным и обиженным и в длинных телефонных разговорах с Хайером не видел больше никакого смысла.

Некоторые из его друзей недоумевали, почему музей, так тесно связанный с Центром, носившим его имя, содержал так мало информации о нем самом и его деятельности. На третьем этаже стоял компьютер, в котором какие-то сведения о нем вроде бы содержались, но что именно там было написано, ему самому никто так ни разу и не сказал. «Как будто я уже умер», – писал он.

Он хотел, чтобы каждый посетитель музея получал страницу из его книги «Каждый день – день памяти: хроника еврейского мученичества», где бы рассказывалось о евреях, замученных в соответствующий день календаря, и издатель книги полагал, что именно так оно и будет, однако Хайер сказал, что эту информацию лучше заложить в компьютер, и Визенталь, считавший, что это очередная попытка его унизить, пригрозил, что сделает ужасное: предложит эту идею музею Холокоста в Вашингтоне.

«Мне также не нравится тот факт, – писал он Хайеру, – что ты беспрерывно фигурируешь в средствах массовой информации. Не проходит и недели, чтобы ты не прокомментировал какую-нибудь тему, часто не имеющую к Центру никакого отношения, и при этом тебя всегда представляют как “декана Центра Симона Визенталя”».

В свете всех этих фактов Визенталь пришел к выводу, что смысла поддерживать отношения с Центром через Хайера больше нет (в то, что тот изменит свое поведение, он не верил), и уведомил раввина, что будет просить совет директоров найти ему замену. Однако Хайер так на своей должности и остался, а Визенталю пришлось удовлетвориться ролью «свадебного генерала».

Он пребывал в подавленном состоянии духа, страдал от одиночества, а вскоре ему к тому же пришлось пережить еще одну ужасную атаку, причем на этот раз он остался совершенно один.

Как еврею Эли Розенбауму повезло: он вырос в обществе, считавшем еврейскую историю и культуру неотъемлемой частью национальной самоидентичности, а жестокий антисемитизм, в условиях которого пришлось жить Визенталю, был для Розенбаума далекой историей.

Родился Розенбаум в Нью-Йорке. Когда американские евреи пережили страх, предшествовавший Шестидневной войне, и эйфорию, охватившую их после ее окончания, ему было двенадцать лет. Волна интереса к Холокосту пришлась на период его учебы в средней школе, и Визенталь был его кумиром. Он снова и снова перечитывал книгу «Убийцы среди нас», а некоторые отрывки из нее знал наизусть.

Учась в Гарвардской юридической школе, он включился в кампанию за отмену в ФРГ срока давности, которую вел Визенталь, и сумел убедить целый ряд известных американских профессоров права выступить в поддержку Визенталя. Также он участвовал в кампании против Интерпола, допустившего несколько провалов при преследовании нацистских преступников. Этой темой Визенталь тоже занимался. Розенбаум послал Визенталю письмо и получил ответ, в котором тот его благодарил и выражал уверенность, что Розенбаум сделает прекрасную карьеру в качестве юриста. «Я хранил это письмо как сокровище», – писал Розенбаум позднее. Он даже послал венскому Центру документации денежное пожертвование.

Через два года после демонстрации сериала «Холокост» Розенбаум закончил университет и был принят на должность адвоката в ООР. Ему было тогда двадцать три года. Однако еще до выхода на работу он написал Визенталю о царивших в то время в отделе распрях и интригах. Начальника отдела Мартина Мендельсона вынудили уйти (впоследствии он стал одним из адвокатов Визенталя), а вместо него назначили Алана Райена. В связи с увольнением Мендельсона Ассоциация студентов-евреев Гарвардской юридической школы послала президенту Картеру письмо протеста. Розенбаум написал Визенталю, что поступил на работу в ООР с большим трудом и опасается, что будет там, как и Мендельсон, «меченым». «Я, – писал он, – все больше и больше сомневаюсь, что Министерство юстиции хочет продолжать подобные расследования, и намерен уволиться, если увижу, что правительство не собирается доводить эти дела до суда». Он попросил Визенталя связываться с ним не напрямую, а только через раввина Купера из Лос-Анджелеса.