Удивительное положение актера. Зная, что это неполноценно, должен уверить себя в противоположном. Зная цену всему, делать все, чтобы не позволить себе по-настоящему оценить.

Знать и не знать одновременно.

Знать, что это не так и заставлять себя верить в то, что это именно так.

Относиться ко всему, как отдающий себе отчет художник, и быть «наивным» и принимать «на веру» среднее за хорошее.

Совершенно очевидно, что чем меньше будут расходиться эти два полюса, тем больше вероятий, что искусство станет лучше.

23/IX

МОСКВА

Вот и опять Москва!

Еще раз Москва! Москва!

Москва, давно любимая, родная Москва!.

Недаром я к тебе тянулся с самого раннего детства.

Ты сердце России. Ты центр Мира. Ты театральный центр. Ты средоточие мудрости, гуманизма, перспектив. Каких перспектив!

Возвращаясь через три месяца, только через три месяца, я ловлю себя на том, что ищу, что нового появилось за эти три месяца. Мой взгляд пытливо отыскивает новое. О, сколько нового появилось за этот короткий срок! Высотные здания почти готовы. Университет и другие здания изменили контур города. Улицы украсились новыми домами, красивыми, и все лучше и красивей один другого. Еще нет ансамбля, но он уже начинает угадываться. Улицы все шире и устроеннее. Машин — прорва, и перейти через улицу становится задачей, требующей внимания и осторожности.

Учась в реальном[304], я недоумевал и негодовал на всех за то, что, говоря о несметных богатствах нашей Родины, учитель географии всегда отвечал мне на мой вопрос, что не эксплуатируется это все потому, что страна слаба, не самостоятельна технически и не обладает достаточными капиталами. И вот все это, к радости, гордости гражданской, к сыновней нежности — все эти богатства получают жизнь, рост, развитие!

И ужели опять все это замрет, будет разрушаться, и весь гений народа сосредоточится на усилии, на том, чтобы проучить этих?

Вот бы проучить без войны!

Поставить бы их перед совершившимся, перед тем, на что немыслимо было бы поднять руку!

Дожить бы! Хочу дожить! Доглядеть бы! Дорадоваться бы!

30/IX

«ТРАКТИРЩИЦА»

В журнале «Театр» здорово поругали Марецкую[305] за то как она теперь играет Мирандолину, поэтому она сегодня играла серьезнее и, конечно, лучше. Но… увы, оказывается, не так просто возвратить хорошее, если для этого есть и желание и условия: оно забито и затоптано, завалено грязью, и прорваться ему из-под этого покрова трудно, и через коросту на душе пробивается с трудом.

Играть с ней приятно. С ней всегда у нас находится сцепка, вязь вопроса и ответа, это всегда существует. Вот и сегодня многое ожило, оживилось, кое-что нашлось новое и смешное.

В такую роль нырять можно сколько угодно, всё дна не достанешь и лба себе не разобьешь о песок и камень, а вот в другую «нырнешь и лбом в песок», как говорил Щукин.

Есть актеры, которые могут себе позволить все, и все это будет смотреться, волновать, восхищать.

Есть актеры, которым это «все» не позволено, но ими практикуется, и часто многое из того, что они делают, получается оскорбительно.

Есть актеры, которые знают, что «все» им не с руки, не по плечу, знают, что именно им не следует делать, а когда не имеют возможности избежать того, что делать не должны, делают это или сдержанно, или с отношением, и тогда в актере появляется вкус и непозволенное никого не оскорбляет.

30/X

Сегодня смотрел две картины «Шторма».

Устроил, как бы сказать, «разнос» режиссуре и актерам. Нет, не за результат, а за установку, перспективу, к чему стремится исполнение.

Так нельзя!

А эта игра на сдержанности просто претит. М[арецкая] решила всю роль построить на сплошном самообладании, сдержанности, а за нею пошли и все остальные. Эта сдержанность героев в кино, на радио, в театре просто поперек горла становится. Она расстраивает и настораживает. Что это актеры — не умеют разбудить себя, что ли? Так все и всё знают наперед, так спокойно уверены в победе Революции, в победе без усилий, в победе, которая пойдет как по писаному, без поиска новых, доселе не изведанных путей, средств, способов, целей, наконец, что не получается впечатление о доблести народа, свернувшего шею четырнадцати государствам и задушившего все внутренние противодействующие силы.

Так нельзя. Это неправдоподобно. Это вредно, наконец. А для представления — гибельно. Народ, делавший Революцию, еще жив. У него все события на памяти, и он не поверит в то, чем мы его собираемся угостить.

Матроса народ носит в своем сердце. Не «братишку Швандю», а МАТРОСА в подлинном смысле слова, прикрывшего своей грудью завоевания Революции. Таков образ и в памяти и в литературе. Его можно обаятельно сыграть шутником, балагуром, но этот ли образ сегодня будет импонировать зрителю, если подумать о Севастополе нашей войны?

11/X

Писал опять «Мцыри».

[…] А в общем, как мы мало знаем себя. Как трудно знать себя.

Запишут, покажут, и ты воочию удостоверяешься, что это совсем не то, что ты думал, и актер-то ты не тот, каким себя себе представляешь. И голос-то у тебя другой, темперамент, краски иные… Все скучнее, обычнее, посредственнее…

Себя плохо слышишь. Оказывается, интонации твои неточны, аппарат непослушен, хоть задачи и ясны. Отсюда, очевидно, и ошибки в оценке себя на отдельных спектаклях и… в целом. Как часто твое мнение о сегодняшнем исполнении расходится с мнением режиссера, который забракованное тобою признает лучшим.

21/X

Сегодня почему-то вспомнил Ванина… Его кипучий темперамент, работягу, лошадь… Вспомнишь его, и прочь летят все его мелкие погрешности и недостатки. Он работал, в работе горел, кипел, отдавал себя всего целиком и безраздельно, и не прощал болтунам, лоботрясам, кто бы они ни были…

Мне люб и дорог такой темперамент в работе… Очевидно, оттого я стал домоседом… Дома работается лучше, продуктивнее и вернее…

4/XI

Ю.А. зовет к юмору.

Страдомская[306] недовольна, что я ищу юмор. «Мы с Билем[307] рассчитывали на вас в роли с прямыми вашими данными. При разговорах мы решили все, что Мордвинов сделает Братишку сообразно своим данным, создаст грозу революции, ведь вы же нас вдохновили, а вы стали искать ванинское — это ни к чему».

Не принимают и грим. «Со своим лицом надо играть».

А у меня что-то муторно на душе.

Сделать «грозу революции» — мне проще, «чем ванинское». И зачем я взялся за это… Ю.А. тоже подбивает играть со своим лицом, а у меня нет покоя… Темный парик меня тяжелит, а светлый делает мои глаза слишком острыми… Я начинаю терять себя… Это чревато дурными последствиями…

6/XI

«РАССВЕТ НАД МОСКВОЙ»

Перед каждым выходом на сцену моя нога напрягалась, начинала хромать и в душе что-то настраивалось на Братишку. После пауз в движении мне стоило большого труда, чтобы не захромать… Что это, актерская память или механика?

Я стал замечать, что если у человека есть сердце, оно не может не быть больным…

17/XI

«ШТОРМ»

Не только в пьесе, но и на душе…

Сегодня на репетиции взорвался, не помню, отчего и зачем… Что-то наговорил… Наорали друг на друга и разошлись…

Как мне надоели эта безответственность и надежда на случай, кривую…

Все «ничего не понимают», «политически не воспитаны» и пр. и пр.

А с каких пор стало правилом судить о работе человека по его эскизам? Нет желания поверить, что я могу сделать фигуру значительную и убеждающую — не надо назначать на роль, не надо обязывать человека, когда он играть ее не хочет; или тогда отвечать с ним вместе за то, во что поверилось однажды.