А я хотел говорить обо всем том, о чем говорится в роли, именно от себя, от такого, каким я являюсь перед вами каждый день, я хотел выйти на сцену без всего привычного для театра и литературы антуража. Цель законная, увлекательная. И я это доказал на репетициях, которые предшествовали правке.

Сегодня же я все время слышу о том, «как» играть.

А неблагополучно в разделе «что».

Если следовать совету Оленина, то пьеса будет об одном и, к слову, не о том, о чем писал автор; если пойти за Петросяном, пьеса будет о другом. Чьи же соображения прикажете считать руководящими?

13/III

Мне предлагают найти типичное, окрасить исполнение «профпривычками». А какие они у Ленина?

Дзержинского?

Кирова?

Жданова?

Сталина?

Какие это разные характеры во всем, кроме, правда, одного и самого существенного — целевой, партийной направленности… Что же, у меня ее нет?! Я хочу жить этими большими мыслями, а не какой-то случайной характерностью, которая при всей своей «знакомости» не есть «типичное» в том высоком смысле, какой я хотел придать работе.

Что же касается переделок, то повторяю: сколько людей, столько и мнений — старая истина. Больше того, нет ни одного произведения в мировой литературе, в котором бы не хотелось кому-то что-то переделать.

Возьмите любую классическую вещь. Сколько каждый театр при постановке марает текста?! И при этом каждый марает разное…

Возьмите «Отелло»: по тексту вы не найдете двух одинаковых спектаклей.

Не то меня удивляет у нас в театре, что пьесы у нас в последнее время не получаются, а то удивляет, как это у нас не понимают, что делать искусство чужим сердцем нельзя, не получится.

Не попасть в точку надо стремиться, а говорить своим сердцем надо, и если ты советски настроенный человек, то и ошибка твоя будет только оттого, что твои средства изображения, значит, недостаточно отточены.

Меня в театре удивляет неустойчивость, вихляния. Кто-то что-то сказал, и мы в два счета зачеркнем свою работу, свои мысли, думы…

А ведь говорим все время о принципиальном. Для принципа нужен хороший, крепкий фундамент, иначе принцип обращается в свою противоположность.

16/III

«ТРАКТИРЩИЦА»

Очень давно не играл эту роль, поэтому шумел с удовольствием.

Театр переполнен, да и дома покоя не давали, звонили, справлялись, действительно ли играю я.

Встретили шумными аплодисментами. Прием был очень хороший.

Отвык от спектакля. И гримировался, и одевался, и вообще вел себя в настроении, характерном для последнего времени. Потом вспомнил, что сегодня — «Трактир[щица]»! Что я не то делаю, что надо… Начал дурачиться… И постепенно вошел во вкус.

В комедии должно быть самочувствие, совсем отличное от других спектаклей.

Два разных предсценических существования на спектакле — «Отелло» и «Трактирщица».

22/III

Был прогон моих сцен для Ю.А. («В одном городе»)…

Репетиций не было, и вдруг показ.

— Ну вот, все в порядке теперь, — сказал Ю.А. после просмотра. Относительно вымаранной первой картины. — Я очень рад, что удалось убедить Шмыткина, я то же ему говорил… Теперь считаю, что репетировать больше не нужно, иначе можно отбить охоту играть.

28/III

«В ОДНОМ ГОРОДЕ» (для реперткома)

Сплю после вчерашнего спектакля «Отелло». Не выспался, не отдохнул. Но театр не хочет считаться с этим, а на спектакле это сказывается.

В зале много публики.

Прием для участников спектакля неожиданный.

Хохочут, много аплодируют. Аплодисменты — актерам и политической теме. Настроение приподнимается, появляется вера.

Несколько знакомых были у меня. Хвалят. Кончаловская[228], например, говорит, что «спектакль нужный, волнительный, даже хорошо исполняемый» и пр. Обо мне не распространялась, все понятно.

Управление пьесу приняло. Предложили некоторые доделки и решили после этого спектакль показать Храпченко и худсовету.

Интересно, сколько еще «последних» исправлений будет и сколько «последних» показов?

4/IV

Говорил с Ю.А., Софроновым, Шмыткиным по поводу «Города», что нужно играть первую картину не на приказах, директивах, не на оперативности, а на том, что мне как новому человеку в этом городе надо разобраться в людях, тем более что старая первая картина уничтожена.

Короче, возвращаются к старому, сами не подозревая, что только что были против этого. То, что решили сейчас делать, и есть то самое, что я делал вначале, но к чему вряд ли сумею теперь возвратиться.

27/V

«ОТЕЛЛО»

Разминаю пятый акт.

Все время сдерживать себя с подтекстом — «Молись! молись!» Вот-вот прорвется, нет, опять возьмет себя в руки, ведь самообладания у него хоть немного, но осталось… И наконец!..

Что-то есть в этом ценное…

1/VI

Был на спектакле «Отелло» у грузин[229].

Признаюсь, очень боялся… Боялся не того, что скажут критики, что скажут люди… боялся себя…

А вдруг Хорава отнимет у меня любовь к моему образу?

А вдруг он лишит меня веры в правильность моей трактовки?

А вдруг у меня нет темперамента?

А вдруг правы все критики?

А вдруг решу, что мне не надо играть эту роль?

Нет!!.. Нет!!..

Будут много о нем писать. До небес вознесут. Будут писать так, как обо мне никогда не напишут.

И грустно и радостно!

Стало быть, был я прав…

Слушай, читай и проверяй. Но не слушайся, как школьник, вещающего с Олимпа. Согласен — возьми, не согласен — не бери, и не расстраивайся.

Помни, что много привходящих обстоятельств «помогают» складывать то или иное мнение: у одного сегодня живот болит, у другого — голова — летел на самолете, у третьего жена сбежала, у четвертого «эстетические нормы» иные. Уж я не говорю о вкусах, о которых не спорят, не говорю о вкусовщине.

О спектакле.

Прав Ю.А.: «Это провинциальный спектакль с одним хорошим актером в заглавной роли, которую он, кстати сказать, играет кусками».

Мнение наших актеров в большинстве сводится к тому, что Хорава играет человека «низшей расы». Его не жалко. Образ обеднен.

«Об остальных актерах просто говорить не хочется».

«Васадзе весь в штучках. Кстати, часто говорят, что он играет в приемах Оленина (?)». «Нет, не волнуйтесь, играйте на здоровье!»

«Два совершенно самостоятельных решения». И т. д.

Мое мнение:

Во-первых, все роли, кроме основной, предельно сокращены. Сокращены до реплик. Этот текст сведен, примерно, к Мамонту Дальскому (экземпляр его я в свое время смотрел), который играл по экземпляру Сальвини. То есть спектакль построен по гастрольному экземпляру. Но гастролеры были принуждены сокращать тексты партнеров до реплик, так как играли все время с новым составом, почти без репетиций, о целом не заботясь, спектакля не создавая… А здесь, казалось бы, ансамбль… Но на деле тот же гастрольный спектакль, лишь с постоянным составом. И тексты сокращены и мизансцены построены так, что нет ни среды, ни других исполнителей.

Обвиняя Художественный театр в семи смертных грехах, Хорава был неправ и потому, что Художественный театр — не театр актера-гастролера, а театр ансамбля.

Мне жаль, что:

снята вся лирическая сторона роли,

снята вся патетическая часть ее,

снята поэзия спектакля в целом и роли в частности, жаль, что нет стиха.

Все эти вещи для меня — обязательны.

По-моему, на них настаивал Шекспир, если одни роли он писал в стихах, а другим давал прозаические тексты.

Я писал в свое время, что, «если не будет неистовой любви, любви неимоверной, то не будет Отелло», — как говорил Ю.А. На этом спектакле я убедился в правильности нашего суждения. Получается как-то так, что для этого Отелло или лестно иметь белую жену, или хочется белой жены, и что Отелло — Хорава привык и убивать своих непокорных жен и душить изменниц. Как ни странно, но это так.