16/VIII

Много говорили с Козинцевым.

Предлагает играть Лира в реорганизующемся Театре киноактера. Настаивал. Убеждал, увлекал…

31/VIII

Ю.А. с Солодовниковым смотрели часть материала Котовского, говорят, что получается убедительно.

Над фильмом начал работать Прокофьев[137]. Принял мою песенку, найденную мною у одной бессарабки, и хочет ввести ее как основную тему фильма. Материал картины ему нравится. Кстати, похвалил и Кавалера.

13/IX

«ТРАКТИРЩИЦА»

Народ ходит. С удовольствием. Смеется.

Фронт страшен. Уже нет Новороссийска. Вот-вот Сталинград.

Да не может быть!

В печати появился «Фронт»[138] Корнейчука. Все озадачены. Переносят на жизнь. Думали, что есть плохие командиры, но о таких никто не думал. А очевидно, их много, и они занимают большие посты, раз печатается пьеса в центральной прессе. Это только с большой санкции может быть.

Перехожу в театр окончательно. В кино не пойду. Все равно. Надоело одно, не радует другое… Попробую еще раз.

По «Котовскому» идут последние съемки. Будто бы в монтаже картина получается.

Не думаю, что могло получиться что-либо такое, на что я рассчитывал, начиная съемки. Уж очень облегчен сценарий, уж очень замучен монтаж, впрочем, критерий мною тоже потерян.

11/X

Со 2/10 начались репетиции «Фронта» — репетирую Огнева. Трудная задача. Роль написана в намеке. Надо решить характер.

Репетирую и удивляюсь, изумляюсь… Чтобы в такое время заниматься самокритикой, надо обладать несокрушимой верой в победу. Какое радостное обстоятельство.

В театре 25/9 выпущена премьера «Русские люди»[139]. Это — Завадский. И уже похоже на то, что театр делал в лучшую пору своего существования.

На фронтах чуть стабилизировалось, хоть тревога не покидает. Международная обстановка смутна. К чему все это идет? Разгадать бы.

23/X

На фронтах без особых перемен… Бои страшные в районе Сталинграда и Моздока…

Репетирую Огнева… не в пример прочим моим работам — роль на ум нейдет… Да и не роль это, а наметка. Слишком много места предоставлено на домысел актеру. До сих пор еще точно не знаем, каким он должен быть, наш положительный герой… А уж пора бы писать не о негативных вещах, а говорить о положительном герое в полный голос.

28/X

Двадцать шестого картину увезли в Москву. Местное правительство картину хвалит. Картина получилась без нюансов, спазматическая, рваная и не достойная темы, без конца…

Хотя публике будет нравиться, я картиной недоволен.

Года работы это не стоит. А впрочем — что бы я сделал в Чимкенте?

1 После просмотра говорил с Траубергом и др. доказывал, что можно было бы доснять три опорных пункта к картине и картина имела бы хребет, это — начало, оно опять не снято. У других режиссеров получаются, а у нас нет.

2 — голую атаку.

3 — финал.

Все эти эпизоды должны быть облюбованы, обсосаны, детализированы. А не так, походя, как это имеет место в картине.

3/XI

За это время:

Был просмотр картины в 147-м полку[140]. Картина принималась хорошо, и ничего не изменилось оттого, что части были перепутаны. Но финал гробит все окончательно и оставляет зрителя в недоумении. Был бы настоящий финал, рваность картины сгладилась бы. После просмотра встретились у командира полка с командованием. Чудесные у нас люди! Так вплотную я встречался с военными, пожалуй, впервые и нахожу, что много потерял, что не встречался с ними до сих пор. А командир — просто прелесть, общительный, душевный, широкий, чудный. Радуюсь, что нашел его тогда, когда мне надо сделать Огнева. Он все говорил: «Орел! Орел!.. Я вас полюбил с того момента, как увидел вас в Богдане».

На днях получена телеграмма из Москвы о том, что картина принята. Принята на отлично. Но относительно оценки я слышал от жены режиссера.

Словом, при всех условиях, картина звучит в треть возможного. Может быть, сам виноват. Может, надо было идти на конфликт. Как трудно отдавать в чужие руки то, что тобою сделано. Снялся, а монтировать будет человек, которому не доверяешь и который явно слаб. На спектакле ты можешь сгладить прорыв, вымаранное как-то затушевать, а тут — техника.

4/XI

Репертком «ФРОНТА»

Спектакль прошел хорошо[141]. Ощущение такое, что пьеса людей «огорошивает». Думаю, что будет очень много недоуменных пауз после вопроса: «Ну, как?» Слабая драматургически, пьеса приковывает внимание своей остротой, постановкой вопроса, мыслью: «А не крамола ли де это?» Отвыкли так говорить.

При разговорах с командованием выясняются две линии. Одни, что постарше, генералы, говорят: «Я не позволю со мной разговаривать так, как разговаривает Огнев». А другие, что помоложе, утверждают, что при соответствующих обстоятельствах только так и можно.

Очевидно, на спектаклях будет много интересных высказываний и соображений.

Меня будто бы приняли очень хорошо, хотя и явно кое-где пережимал. Пытаюсь делать его человеком с высшим образованием и академическим — по специальности. Человеком, владеющим двумя-тремя языками, могущего представлять Советский Союз в любой стране. На любом приеме. Владеющим манерой, умеющим носить костюм, хорошо воспитанным, интеллектуальным, могущим говорить на любую тему устройства своего государства, искусства, литературы… Было бы хорошо, чтобы он владел настоящим литературным языком, но текст не дает этой возможности. Он опрятен, чист, коротко стрижен, гладко причесан. Внешне безукоризнен. Соблюдает субординацию. Уставные положения им выполняются как природные, а не стесняющие его оковы. Это естественно, а в силу того, что он знает, где и как себя вести, не будет нигде «солдафоном». Он естествен и прост, хотя нигде не живет вразвалку… О» военный. Безукоризненная выправка. Он умен. Точен. Душевен. Он талантлив. Он думающий человек и проч.

Было обсуждение спектакля в ЦК партии Казахстана, с представителями ВКИ[142], генералов, критики, актеров, режиссеров…

Я говорил:

— Надо признаться, что с положительным образом в нашей литературе и драматургии дело обстоит довольно сложно. Да это и понятно. Нам предлагается решить и претворить в жизнь положительный образ нового в истории Земли общества. А какой он? Вольно или невольно, но основная тяжесть работы ложится на актера. Так получилось и с Огневым.

Кто он? Каков он? Каковы его ясно выписанные качества… Это довольно общо дано автором. Тексты его хилы, прямо надо сказать, не красочны, не самобытны, как тот намек на образ, на который замахнулся автор. Положения знакомы, ситуации тоже…

Но мы все знаем, что наш народ и в жизни и в искусстве любит и ждет его. Он хочет видеть его претворенным в искусстве, хочет знать, понимать, любить его. Верить ему. Очень народ этого хочет. Я это чувствую каждой частицей своего существа. Я вижу на себе глаз зрителя, ожидающего ответа на его законное требование показать ему того, кого он выдвинул из своего строя, из своего существа, из себя. Не обмануть его ожидания — великая задача артиста. Великая ответственность перед ним, выдвинувшим и нас как выразителей этой мечты.

Начинаются домыслы, доигрывания, «доживания» к тому, что дал автор.

Я хотел, чтобы мой Огнев был, что называется, «европейски образованный» человек. Кстати, «европейски образованный»… это уже мало звучит сейчас, и скоро придет время, когда «европейски образованный» будет значить менее образованный, чем «социалистически образованный» человек или человек Страны Советов. Как бы там ни было, я хотел бы, чтобы в Огневе угадывалось знание нескольких иностранных языков, увлечение многими учениями, за которого я бы не опасался, куда бы он ни был послан, перед кем бы он ни представлял свою страну.