Многолетняя и непрерывная практика выступлений в качестве чтеца позволила Мордвинову опубликовать в печати небольшую, но очень интересную и емкую в профессиональном отношении статью об искусстве художественного чтения.
Мордвинов считал, что в звучащем слове заложена великая сила. Будучи сам очевидцем выступлений А. В. Луначарского, Вл. Маяковского и других больших ораторов-трибунов, а также таких мастеров, как Качалов, Леонидов, Хмелев, Щукин, Мордвинов на себе испытал неотразимую силу живого слова.
В статье Мордвинов говорит о красоте и величии русского языка, русской речи, их напевности, глубине и выразительности. Приводя многие примеры из собственной практики, Мордвинов дает советы юным любителям слова постигать не только полюбившиеся им произведения, но и досконально изучать особенности творчества их авторов, проникнуться своеобразием их художественного видения окружающего мира. Мордвинов ищет общее и различное в подходе к образу, создаваемому на сцене и передаваемому с эстрады, много рассуждает о рождении образа самого рассказчика и т. д.
У Мордвинова был совершенно определенный, раз и навсегда выверенный принцип художественного чтения. Главным для него было понять, почувствовать и передать автора. Не себе, не своей манере подчинить его, а, наоборот, максимально выразить чтением стилистические особенности автора. Нередко Мордвинов ссылался на известного мастера художественного чтения, основателя современной формы литературных вечеров А. Я. Закушняка, который самым важным и увлекательным в своем искусстве считал передачу стиля автора. Николай Дмитриевич любил пояснять, что не он, Мордвинов, читает Лермонтова или Горького, а Лермонтова или Горького читает Мордвинов, подчеркивая тем самым непременный примат автора.
Что было характерным в исполнительской манере Мордвинова-чтеца? Всегда весомое, точно выверенное слово? Или широкий, неторопливый и уверенный жест, выразительная мимика? И то, и другое, конечно, помогало артисту наедине с залом, со слушателями. Но главное было в глубоком, можно даже сказать, в исчерпывающем постижении сути, смысла исполняемого произведения. И еще в стремлении увлечь им слушателя, и так увлечь, чтобы тот уходил с концерта влюбленным в автора, зачарованным героями произведения.
При этом Мордвинов всегда оставался чтецом-романтиком, открыто, на людях, делящимся всеми своими приемами творчества. Каждому из своих героев-персонажей Мордвинов сообщал особую интонацию, только ему присущий жест или мимику. Любил он по ходу чтения петь. Нет, не пользоваться песней для иллюстрации или для увеселения, а именно петь. Любая из песен Мордвинова в его литературных вечерах всегда органи чески рождалась из повествования. Достаточно вспомнить «Макара Чудру». Исполнение горьковского рассказа даже нельзя было назвать чтением — с начала до конца это были песня, и музыка.
Мордвинов начинал читать, сидя на стуле, медленно, по своему обычаю, растягивая фразы, особенно их окончания. Слушалось каждое слово. Внимательно всматривался он в зал, приглашая всех в собеседники. Потом, едва заметно, как-то весь собрался, сосредоточился, плотно закрыл глаза и сделал какие-то непроизвольные движения губами — и вот уже полилась, зазвенела народная цыганская песня, то громче, то тише, с замиранием и взлетами, с изменением тембра. Поражало, как актер без всякого напряжения, без видимого перевода дыхания тянет ноту, такую трудную, высокую. В зале тишина, все подались вперед…
Так гением автора, но и творческой фантазией актера рождалась поэтическая быль о красавице Радде, о Лойко Зобаре, о людях гордых, сильных и смелых.
В своей практике чтеца Мордвинов использовал самые раз личные формы. Он выступал в сольных концертах, участвовал в так называемых «смешанных» концертах, его привлекали к записям на радио исполняемых ролей в театре, а также оригинальных постановок. С развитием телевидения Мордвинов был снят и для телеэкрана. Дневниковые записи, вошедшие в настоящую книгу, позволяют узнать, с какой ответственностью подходил Мордвинов к каждому литературному вечеру, к каждой записи. Только в редчайших случаях он был удовлетворен сделанным, но и тогда этому предшествовало многочисленное количество репетиций, переделок, перезаписей, изменений целых сцен и кусков.
Многие самостоятельные литературные вечера Мордвинова не были похожи на аналогичные вечера других известных артистов театра. Оригинальность их заключалась в том, что Мордвинов имел обыкновение перемежать чтение отрывков из литературных произведений отвлечениями в свое сценическое творчество. Читая лирику Лермонтова, он рассказывал о многолетней работе над «Маскарадом», читая монолог Тиграна из одноименной драмы Ф. Готьяна, делился со слушателями работой над образами коммунистов. Бывало, что Мордвинов обращался к своей деятельности в кинематографе, вспоминал репетиции и съемки с И. Савченко, С. Герасимовым или просто переходил к воспоминаниям или примерам из личной жизни. Такие «отступления» всегда импонировали зрителю и слушателю. Помимо познавательного интереса, они незаметно прокладывали дополнительные дорожки через рампу в зал.
Была у Мордвинова мечта создать для выступлений концерт из монологов игранных им "в театре ролей, а также тех ролей, которые он предполагал еще сыграть. И даже название такого концерта наметилось — «О любви и ненависти». Этому желанию, к сожалению, сбыться не пришлось.
Выходя на подмостки театра и работая в качестве чтеца, Мордвинов никогда не довольствовался достигнутым. В последние годы жизни, когда его выступления в жанре художественного слова участились и когда само время подсказывало актеру необходимость поисков новых форм и средств выразительности, Мордвинов все чаще приходил к мысли о создании некоего синтетического представления. Ему представлялось, что в этом своеобразном спектакле средствами театра, живого слова, музыки перед зрителями и слушателями могли бы родиться наиболее значительные произведения и образы зарубежной и русской культуры. Почему, например, лермонтовский Калашников и другие герои поэмы оживают исключительно в слове-стихе? И тогда возникла потребность в моноспектакле. И вот композитор А. Холминов пишет оригинальную ораториальную кантату, и Мордвинов многократно выступает с чтением поэмы «Песня про купца Калашникова» в сопровождении оркестра народных инструментов имени Осипова под управлением дирижеров В. Смирнова и В. Гнутова. Не суждено больше идти на сцене «Отелло», которому было отдано столько лет жизни, столько творческих сил, но дорогой образ может продлить жизнь в другом качестве — и тогда возникает «Трагическая поэма «Отелло» для хора, чтеца и оркестра с музыкой композитора В. Юровского. Ее исполняли Большой симфонический оркестр, которым дирижировал Г. Рождественский, и хор под руководством К. Птицы, а монологи Огелло и Яго читал Н. Мордвинов. Выступления с чтением лермонтовского «Калашникова» и шекспировского «Отелло» состоялись в Кремлевском Дворце съездов, в Большом зале Консерватории, в Концертном зале имени П. И. Чайковского, в Центральном Доме Советской Армии, у космонавтов в Звездном городке, в Казахстане во время гастролей коллектива театра. Большим событием стало участие Мордвинова в торжественных вечерах, посвященных 150-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова и 400-летию со дня рождения У. Шекспира. Драматизм Лермонтова, трагедия Отелло нашли в полифоническом замысле Мордвинова новую оригинальную эпическую силу выражения и воздействия на зрителя.
В последние годы, реже участвуя в спектаклях, Мордвинов все чаще выступал самостоятельно в качестве чтеца. Всего зал неделю до кончины он приехал в одну из московских школ и читал ребятам «Русский характер» Ал. Толстого, «Макара Чудру» Горького, отрывок из «Тихого Дона» Шолохова, монолог Тиграна, лирику Пушкина. То была последняя встреча Мордвинова со зрителями…
Примечательно, что и в печати, при жизни актера, последнее слово о нем было сказано 8 января 1966 года в маленькой заметке не об участии в театральном спектакле, а о выступлении с эстрады в «Трагической поэме «Отелло» для чтеца, хора и оркестра композитора В. Юровского. Автор заметки писала, что Мордвинов раскрывал образы Отелло и Яго с присущим ему темпераментом емко и по-шекспировски глубоко.
