А может быть, видимый стимул, который я почему-то чувствую, наигранность от смущения, растерянности, что с Соней произошло такое.
Струны его души натянуты предельно. Это и не дает ему возможности видеть истинное положение вещей.
Марецкая и Бирман протестуют: возражают против того, что я вхожу с таким накалом и театрально.
Театрально — это наверно. Увы, при спешке это ближе всего и скорее всего обнаруживается, как все штампы, у каждого из нас свои… Но — неверно?.. Разве? А может быть, верно? А может быть, они — правы?
Бирман сказала Плятту: «Много жестов. Надо сесть себе на руки. А Серебряков — Кащей бессмертный».
А я думаю, что Плятт репетирует верно, не найдешь иначе — ни рассуждениями, ни домыслом. Яичницу можно поджарить только на огне, а не на рассуждениях по поводу способа, как ее надо жарить, как бы рассуждения ни были пламенны.
А как мне войти в сцену и ее продлить, если предыдущая задана так, что, как ее ни сыграй актер, она и впечатляем и страшна. […].
…Я обязательно проверю все, что говорили Марецкая и Бирман, но думаю, что издержки моего исполнения путают карты..
НОВЫЙ ТЕАТР им. МОССОВЕТА, площадь Маяковского
12/XII
«МАСКАРАД»
Я впервые выхожу на эту сцену[496].
Сколько забот, радости, неприятностей она мне принесет?
Во всяком случае, эта — последняя в длинном списке сцен театра Завадского… для меня.
Радостное здание театра… не буду говорить дальше.
Вчера Ю.А. вызвал меня, чтобы сказать свои соображения.
— Ты можешь [прийти] сегодня?
— Да.
— А может быть, завтра?
— Я приду сейчас.
— Мои общие впечатления хорошие. Ты непрестанно растешь, совершенствуешь роль, находишь все новое, основное. За тобой тянутся остальные. Я заметил, что ты сдержан и медлителен, когда спокоен в Арбенине, когда взволнован — ускоряешь и делаешь больше жестов. Я хочу посоветовать тебе делать наоборот. Ты принадлежишь к разряду актеров, у которых насыщенное больше звучит, когда оно собранно. Тогда предела нет твоим силам и впечатление от тебя максимальное. Вспомни Рахманинова с его большим, широким жестом, когда идет плавная музыка. А когда страстная — он убирает жест совсем. Пробуй делать легко и непринужденно, и быстро вначале, и вдруг: «Послушай, Нина, я рожден с душой кипучею, как лава» медленно, тихо, значительно… Я беру пример первый попавшийся, тот, что ты сам делаешь; как кусок, он особенно внушительно у тебя получается, сильно, мощно. «А вы не разочли, что есть еще во мне…» Мне кажется, это сэкономит здесь и силы… Я слежу за тобой, уважаю тот самостоятельный путь, которым ты идешь. Ты находишь свою дорогу…
Из замечаний Ю.А. — да вроде я так и делаю, разве что начало еще легче попробовать. Но это я пытался, да что-то не получается у меня, сопротивляется что-то…
Играл, применяясь, проверял, пробуя, что можно позволить себе в этих условиях. Дивная сцена, слышимость великолепная, но не надо успокаиваться, «надевать ночные туфли и халат».
Слово требует допроизнесения, есть предел тихого существования — наполненности, ниже которого слово и актер перестают впечатлять.
Взять всех удалось не сразу. А может быть, тому виной то, что мы привезли… из старого помещения грязные декорации мебель вопиюще измызганную, пол драный, в заплатах, шумные перестановки и долгие. Кажется, ни одна чистая перемена не была сделана вовремя, свет — случаен…
Чего я пишу?
Да, напишешь, и как будто поделишься своим горем с другом и чуть легче станет.
21/XII
ЗАСЕДАНИЕ АКТЕРОВ СТАРШЕГО ПОКОЛЕНИЯ В ВТО
Мое выступление:
— Товарищи, меня, как и всех вас, волнует вопрос падения престижа драматического артиста. Престиж драматического артиста не выше и не ниже артиста кино, оперного, эстрадного и др., кое у кого и хуже даже, чем у драматического. Этому обстоятельству есть несколько причин, объяснений.
Но если мы будем искать причину в том, что наши индивидуальности подавляют режиссеры, то сделаем ошибку.
Случайные режиссеры, то есть режиссеры, «не любящие актеров», не нужны театру и вредны точно так же, как директор, критик, начальник, не любящие театр и актера.
В театре должны работать люди, которые могут сказать: «Любите, ли вы театр, как его люблю я, всеми силами души, всеми помыслами и пр.»… Не любящие театр, актера, как любил их Белинский, не должны работать в искусстве. Точно так же в театре или около театра не должно быть актеров, которые попали в театр потому, что не прошли по конкурсу в вуз, ни критиков, потому ставших критиками, что из них не получился актер или актриса, ни начальников, потому что…
Мы не должны забывать, что в единении с режиссером — наша сила, что времена Варламова прошли, да и нет у нас Варламовых.
Нам надо искать не разные дороги с режиссером, а одну. Режиссер должен объединять в одну все воли актеров, в равной мере, как все актеры должны быть творцами, то есть приносить свои мысли, решения, а не стараться быть иждивенцами режиссеров. Оленин, как и многие у нас в театре, делает роли сам, но это не значит, что он был бы в коллективе гастролером.
Я люблю третий глаз, хотя делаю в роли многое сам. Это прекрасная помощь, освобождающая актера для самозабвенного творчества.
Астангов грустит о тишине за кулисами, что старые актеры умели ее создавать. Ну и что же, опять это говорит о профессиональной и человеческой невоспитанности. Дело в общем в том, что мы не очень отвечаем за то, что делаем. Всегда ли мы так строги к своему искусству, в полную ли меру мы отдаемся ему, все ли средства используем для того, чтобы наше искусство было высоким? Я не говорю, что оно — низкое, но с кино нам не тягаться. Билеты в кино дешевле, искусство доходчивее, оно имеет больше материальных возможностей — декорации, натура, любой актер не гнушается в кино взять роль, на которую в театре не согласился бы и со скандалом.
Я знаю, что русский театр по-прежнему на очень высоком уровне, несмотря на наше недовольство собою, и это хорошо. Я по заграничным поездкам знаю, какое высокое место он занимает.
У заграничного театра одно преимущество перед нами: актер там должен отвечать за себя сам, тогда его приглашают в труппу, а заботясь об этом, он растит себя по тем требованиям, которые ему могут поставить как актеру. Он играет репертуар, который формирует его как актера, и роль, которая ему, не сделает славы, он играть не будет.
Я как-то сказал, кажется, в Комитете по делам искусств, что необходимо в репертуар театров включать классику, что «Ромео и Джульетта» в силах рассказать о прекрасных отношениях между людьми и может послужить примером для нашего подрастающего поколения. На меня обиделись, выступление мое сочли несовременным.
А разве я не прав?
К нам приезжают хорошие артисты из-за рубежа. Так и к ним приезжают хорошие. Их они хвалят, ставят высоко, не считаясь с теми оценками, которые приезжающие получают у себя. А читают они все, что о нас пишут. Но и мы играем там не так, как здесь: более собранно, ответственно, талантливо.
По опыту поездок нашего театра я вижу, что есть, чем гордиться, что обладаем мы хорошим багажом. Искусство наше тогда хорошо, когда мы зажигаем сердца людей, а мы умеем зажигать. А вот дома, у себя, мы не всегда утруждаем себя этой задачей.
Я часто слушаю наших молодых актеров и поражаюсь: не сыграли они еще ничего, а голоса у них уже тусклые, жест не развит, характеристики сведены к тем, чем данный актер обладает в жизни, и едут из роли в роль на этих своих жизненных умениях и простоте, говорят себе под нос, не повышая голоса, этакие шептуны от «правды жизни», прикрываются этой «правдой» от пустоты душевной и равнодушия. Сейчас это все хвалится. Расценивается как новое в искусстве. Оно действительно новое. Таким ленивым театр никогда не был. Но… я совершенно уверен, что это не перспективное занятие. Пройдет срок, и все мы, пожимая плечами, недоуменно воскликнем, что «король гол!». Наше отношение к делу не всегда на высоте. Мы и ленимся, и зазнаемся, а то просто предаем свое дело, спеша на радио, телевидение, кино, концерт… Я не осуждаю артистов-совместителей, я сам этим занимаюсь, а кроме того, эти наши занятия находятся в русле нашей работы, они важны и нужны, но мы не должны давать повода расценивать их как отхожий промысел, как нечто такое, что ставит основную работу в театре как второстепенную.
