Больше из хендлеров и медсестер пока никого не привлекли. Доктор Уоррен не объявилась, доктор Беккет нанял адвокатов. Медсестра Келл не стала заявлять на меня в полицию, хотя мне до сих пор стыдно перед ней. Я бы рада извиниться, но у меня не было возможности. Может, когда-нибудь и представится.

Ничего не слышно от Каса, хотя Релм с ним несколько раз общался. Они договорились оставить Даллас в покое и не лезть в ее жизнь. Впрочем, теперь я не верю ничему, что говорит Релм.

– Хорошо, – похваливал Джеймс, поддерживая меня и заходя на глубину. – А теперь я тебя отпущу, и ты отлично поплывешь сама.

Дыхание у меня сразу сбилось, и от испуга я разучилась махать ногами.

– Джеймс, – начала я, готовая схватиться за него.

Он наклонился и прошептал:

– Борись, Слоун.

Усилием воли я выровняла дыхание, коротко кивнула и начала бить по воде руками. Сперва получалось вразнобой – в лицо летели брызги, но затем Джеймс меня отпустил, и водяная гладь поплыла мимо. Джеймс не отставал. Мы поплыли к мосткам. Несколько раз я думала, что не доплыву и утону, как Брэйди, но не останавливалась.

Ухватившись за мостки, я захохотала. Мне понадобилось немало времени и потерь, чтобы я поняла: значение имеет лишь настоящее. Не воспоминания, а настоящее. Сейчас я в реке, где погиб мой брат. Я с Джеймсом – и плаваю.

В квартире очень светло. Даллас вышла из спальни, моргая от яркого солнца. Пригладив ладонью короткую пикси, она на секунду пожалела о длинных дредах. Уходя на работу, соседка по квартире оставила в кофеварке кофе, и Даллас, бормоча благодарности, налила себе чашку без молока и сахара. Смена в «Трейдер Джо» начинается только в полдень, и Даллас настроилась провести утро, ничего не делая – очередной плюс оседлой, не в бегах, жизни.

Она взглянула на свои короткие, обкусанные ногти – побочный эффект стресса, способ справиться с эмоциональной травмой, не устраивая истерик и не убив кого-нибудь. Даллас теперь ходит к психотерапевту – к настоящему, Программу закрыли – и учится справляться со вспышками гнева. Конечно, она не всегда рассказывает правду – некоторые вещи до сих пор ранят душу. Сегодняшнюю сессию она планирует пропустить: вечером у нее свидание, и это ей важнее.

Даллас улыбнулась этой мысли, отпила глоток из чашки и достала телефон проверить сообщения. Один из кассиров, Уэйд, вчера пригласил ее на свидание. Он практически не знал Даллас и даже не догадывался, что она была в Программе. Разговоры на эту тему теперь табу – стало не принято говорить о хендлерах и расспрашивать о прошлом. Вряд ли хранить секреты безвредно для здоровья – наверняка у ее психолога есть свое мнение на этот счет, – но Даллас нравится, что во Флориде она может начать все заново.

Несколько сообщений от Уэйда. Он отличался сдержанным чувством юмора, которое импонировало Даллас. Уэйд не похож на других парней, с которыми она встречалась, но, может, поэтому он ей и нравится. С ним надежно и временами скучно, но в целом это скорее хорошо. Справившись с комом в горле, Даллас отложила телефон.

Скучала она не только по дредам – ей не хватало дружбы с Касом, хотя об этом было больно вспоминать. Несмотря на его связь с Программой, Даллас продолжала считать его другом – ей необходимо в это верить. Ей не хватало и Слоун, которая хоть и зануда, но оказалась тверже, чем Даллас думала, да и подругой хорошей. Такой у Даллас еще не было. Изредка она посылала Слоун открытки, давая понять, что жива, но не хочет, чтобы Слоун их кому-нибудь показывала, особенно Релму.

Вскочив, Даллас допила кофе: ей хотелось прогнать мысли о Релме. Она навела порядок на кухне и накинула халат, чтобы сходить за вчерашней почтой.

Воздух за стенами дуплекса был влажен, и даже утреннее солнце уже припекало кожу. Переехав во Флориду, Даллас очень радовалась солнечной погоде – так она чувствовала себя живой, здоровой, но теперь привыкла, и постоянное солнце начало терять свое очарование. Иногда она подумывала съездить в Орегон – навестить Слоун и Джеймса, но так и не собралась.

К деревянным планкам почтового ящика был прислонен маленький кожаный портфель. Даллас посмотрела в обе стороны тихой улочки и с забившимся сердцем подняла его. Крышку почтового ящика подпирали не уместившиеся флаеры; Даллас, скомкав их в кулаке, вернулась в дом.

Ее паранойя никогда не ослабевала – Даллас ведь очень много знала. Бросив флаеры в мусорную корзину, она положила портфель на стол и, подавив дрожь в пальцах, сунула руку внутрь. Достав фотографию, она покачнулась и опустилась на стул. Это же ее снимок – до Программы! Мягкие светлые волосы, анорак с капюшоном – нормальная девчонка, а рядом улыбающийся Релм.

В портфеле лежали и другие фотографии. По щекам Даллас катились слезы – перед ней словно воскресало прошлое. Она лихорадочно перебирала снимки и записки, не понимая, каким чудом они уцелели, но догадалась, что этот архив, должно быть, принадлежал не ей, а Релму.

Последней в портфеле нашлась открытка, почти такая же, как она посылала Слоун. Местная, из Флориды, с ярко-оранжевым закатом – цветные полосы прочертили небо. При виде написанного на обороте у Даллас остановилось дыхание. Ни подписи, ни адреса, только два слова, пронзившие Даллас и заставившие ее разрыдаться. Тяжелые, болезненные рыдания одновременно обессиливали и придавали новых сил. Преследовавшие ее сомнения и ненависть к себе постепенно отпускали. Даллас впервые поняла, что действительно выздоровеет.

Вытерев щеки, она встала – пора было собираться на работу и надо подобрать наряд для вечернего свидания. Она будет делать все, что ей хочется. Она примет все хорошее, что придет.

Закрыв портфель, Даллас убрала его в шкаф. Она пристально посмотрела на короткую строчку, будто желая запечатлеть ее в памяти, и ушла, оставив открытку на столе.

«Ты важна».