Слышу голоса, но не могу разобрать слов. С трудом разлепляю глаза, вижу свет в узенькие щелочки и моргаю. Голос рядом со мной звучит как эхо.

– Ну что, жива? – раздается отчетливее.

Губы онемели. Я лениво поворачиваю голову в сторону. Очень болит лоб от удара об асфальт.

– Помогите, – шепчу я стоящей рядом медсестре и пытаюсь вытянуть руку, но запястья привязаны. Вокруг голые белые стены, в палате сильно пахнет хлоркой. Медсестра нагибается ко мне, и я узнаю ее. Я ж ее помню по первому пребыванию в Программе! Келл кладет мне руку на плечо.

– Обязательно поможем, – говорит она с убедительной улыбкой на тонких губах. – Но сначала выведем инфекцию. – Она достает из кармана пушистого синего свитера шприц и снимает колпачок. – Так, не двигаемся, не то будет больно, – говорит она, закатывая мне рукав.

Я втянула воздух, поперхнулась и заплакала.

– Келл, не надо, я не больна, правда, не больна!

– Все так говорят, – сказала она любезно, но твердо. Когда я ощутила укол и жжение, я открыто зарыдала.

Вошел хендлер – высокий и не такой прилизанный, как остальные. Это он положил Касу руку на плечо на парковке. Я замотала головой, силясь выбросить мысли о Касе, притвориться, что несколько недель знакомства мне просто приснились. Не могу уложить в голове, что парень, который столько для нас делал, оказался предателем.

Хендлер тихо заговорил с Келл. Меня развязали и пересадили в кресло-каталку, пристегнув ремнями к подлокотникам. Жжение от укола перешло в покалывание, и постепенно я будто погрузилась в теплую ванну. Во мне разливалось спокойствие, хотя логически я понимала, что успокаиваться не с чего. Лекарство притупило панику, но не могло заглушить ее совершенно. Я этого не позволю. Я брыкалась, стараясь сползти с кресла, но была слишком сонной и в результате билась, как рыба, хватая воздух ртом. Когда меня вывезли в коридор, у меня не осталось сил сопротивляться. Я обмякла в кресле, чувствуя, как слезы текут по щекам.

– Куда меня? – пробормотала я. Медсестра Келл торопливо шла рядом, сунув руки в карманы свитера.

– К врачу, Слоун. Надо установить, являешься ли ты кандидатом на дальнейшую терапию.

Сердце сделало перебой.

– А если нет? – спросила я. Келл не ответила, лишь улыбнулась, будто услышав глупый вопрос. Мы проезжали мимо пациентов в коридоре – в глаза бросались лимонно-желтые пижамы. Но лицо, которое я успела заметить, прежде чем кресло вкатили через двойные двери, чуть не добило последнюю надежду.

Лейси Клэмат смотрела на меня от окна расширенными, как у зачарованного оленя, глазами. Светлые волосы коротко подстрижены – практически пикси. На безмятежном лице не отразилось ни узнавания, ни эмоций. Я хотела ее окликнуть, но удержалась, потому что к ней подошла медсестра и вставила в руку пластиковый стаканчик. Послушно и без жалоб Лейси проглотила содержимое и снова уставилась в пустоту.

Когда хендлер вкатил кресло в двери с табличкой «Отделение терапии», я повернула голову вперед. Она здесь. Лейси здесь! Слава богу, жива, но очень изменилась. Что с ней сделали?.. Надо прогнать эти мысли. Я ее вытащу – а меня, очень надеюсь, вытащит Джеймс.

В кабинете врача руки мне не развязали, посадив перед огромным дубовым письменным столом, заваленным бумагами. В первый раз я находилась в другом стационаре, пусть даже медсестра Келл и играет здесь мисс Рэтчет[2]. После нашего бегства из Орегона по всей стране открылись отделения Программы. Невозможно даже определить, в каком я штате.

В отличие от пустых больничных коридоров, в кабинете обстановка почти домашняя. Чувствуется, что его занимает мужчина: вдоль темно-зеленых стен книжные стеллажи, под резным креслом, к которому меня пристегнули, плотный коричневый ковер. Комната напоминает жилище богатого холостяка – есть даже большой глобус, в котором можно держать бутылки спиртного.

Стараются создать ложное ощущение комфорта, нормальной жизни? Неважно. Надо найти Даллас и убедиться, все ли с ней в порядке. Она всегда добывала для нас информацию, теперь настала моя очередь.

Дверь за спиной открылась. Я напряглась, ожидая, что сейчас появится доктор Уоррен с ухоженным каштановым понитейлом – ну такая вся безобидная и располагающая, однако стол обогнул мужчина и уселся в кожаное кресло.

Открыв мою медкарту, он поднял взгляд и тепло улыбнулся.

– Здравствуй, Слоун, – произнес он. Речь звучала отрывисто, будто он несколько лет избавлялся от акцента. У него ухоженная бородка с сильной проседью, очень идущая к красивому лицу, которое несколько портил шрам, рассекший верхнюю губу. Впрочем, это не делало его отталкивающим, а лишь добавляло характера и выделяло из безликой массы врачей. Мысли у меня были честными и откровенными из-за лекарства, растворенного в крови. – Я доктор Беккет, – представился он, вынув из нагрудного кармана очки в тонкой металлической оправе. Надев их, он внимательно оглядел меня. – Вижу, тебе уже ввели успокоительное. – Он что-то черкнул в моей карте. – Это необычно.

– Я бы сказала, много чего необычно, – прохрипела я. Доктор Беккет облокотился на стол и подался вперед.

– Склонен согласиться. Слоун, ты не в первый раз в Программе. Что могло случиться, чтобы тебя привезли повторно? Снова началась депрессия?

– Вы что, издеваетесь? – фыркнула я. – Меня привезли, потому что я пыталась спастись от кучки психопатов! – Но вспышка сразу прошла от прилива теплой волны. Я чертыхнулась, когда голова склонилась набок. Не хочу расслабляться. Я хочу разнести это здание на части!

Доктор серьезно кивнул.

– Кажется, у тебя начался бред. Это не редкость. – Он снова что-то записал в мою карту. – Суицидальные пациенты нередко искаженно интерпретируют окружающую действительность. У них развивается паранойя – им кажется, что их все преследуют. Плохо, что тебе так одиноко. Мы так на тебя надеялись.

– Ну, еще бы!..

– Перестань, – махнул он рукой. – Призови на помощь здравый смысл. Не можешь же ты искренне считать, что мы желали тебе плохого! Медсестра Келл даже настояла на переводе сюда. Мы хотим, чтобы у тебя все получилось. Подумай о своем потенциале – ты могла бы так нам помочь!.. Живой пример – красивая, умная и с заболеванием. Общественность с готовностью приняла бы тебя как мотивационного оратора. Ты могла бы убеждать подростков добровольно обращаться в Программу, чтобы нам не приходилось их разыскивать. Но ты не соблюдала рекомендации своего лечащего врача – и своего хендлера. – Он помолчал и сложил перед собой руки. – Я с большим огорчением узнал о том, что случилось с Кевином. Хороший был человек, мы вместе работали в другой больнице.

Несмотря на успокоительное, я выпрямилась в кресле: ремни на руках впились в тело.

– Что вы с ним сделали?

Доктор Беккет с деланым недоумением покачал головой:

– Я? Дорогая, он снова заболел из-за вас – из-за стресса, который вы с Джеймсом Мерфи заставили его пережить. Кевин бросился с моста Сент-Джонс вскоре после вашего бегства.

Удар был сокрушительный. Я опустила голову, справляясь с острой болью, прежде чем успокоительное залило ее теплом. Кевин, значит, не в Программе. Он погиб.

– Вы его убили, – прошептала я, зажмурившись.

– Не будь дурой, – сказал доктор с ноткой раздражения. – Мы хотели ему помочь, но он выбрал иной путь. Больные иногда так поступают. Вопрос в том, – он снял очки, – что выберешь ты. Если дать тебе возможность, ты покончишь с собой, Слоун? Пойдешь на это ради сохранения зараженных воспоминаний?

Да. Мой ответ – да, но почему он спрашивает? Разве нет более целесообразных вариантов? Я хочу быть сильной. Я неслышно кричала себе быть сильной, но уже начала терять самообладание. Кевин, мой друг, мертв. Люди Программы вполне могли сбросить его с моста, но даже если Кевин спрыгнул сам, он сделал это, чтобы нас защитить. Программа не оставила ему выбора. Если они и на меня начнут давить, как я поступлю? Все пропало. Они изменили Лейси, изменят и меня. Стоит ли жить?