В общем, я чуть усмехнулся и, никого не спрашивая, молча, взял от стены стул, подвинул его к столу и присел. Наглость - второе счастье, и сейчас я нужен генералам, а не они мне. Так что может войсковой старшина позволить себе покуражиться над генералами, пока есть такая возможность и момент позволяет.

Генералитет поскрипел зубами, смолчал, и появились еще три участника военного совета. Не знаю, заранее ожидаемые или приглашенные специально ради меня, дабы вел себя не так дерзко. Первый, председатель кубанского правительства Лука Лукич Быч, типичный чиновник Российской империи, выдвинутый наверх смутным временем революции, немного демократ, немного самостийник, а в целом середняк. Второй, войсковой атаман Кубанского казачьего Войска полковник Александр Петрович Филимонов. Отличнейший администратор и хозяйственник, который мог за сутки сформировать и укомплектовать всем необходимым строевой конный полк кубанцев и отправить его на фронт. К сожалению, без всякого боевого опыта, великолепный тыловик, но и только. Третий, несколько сутуловатый низкорослый генерал-майор в черной черкеске, по виду, более напоминающий кавказского горца, чем казака. Этого человека я ранее никогда не видел, но догадался, что это Виктор Покровский, знаменитый летчик Великой войны, всего за два месяца из штабс-капитанов выскочивший в генерал-майоры.

Кубанцы вошли, поздоровались и заняли места возле стола. После чего начинается военный совет.

Корнилов поднялся, а затем очень мрачно обрисовывает положение Добровольческой армии и находящегося у него в подчинении отряда Покровского. Боеприпасов нет, снаряжения нет и много раненых. А от моря на помощь к Екатеринодару спешат вызванные Автономовым части Красной Гвардии, отряды матросов и интернационалистов. На то, чтобы освободить столицу Кубани от большевиков есть еще два-три дня, иначе гибель или отступление. План Корнилова прост. Мои отряды наносят удар со стороны станции Пашковская. Эрдели и Покровский наступают с севера. Генерал Казанович с запада. Полковник Неженцев с корниловцами пробивается к Черноморскому вокзалу. А все остальные части добровольцев идут как резерв. Закончил свое выступление командующий Добровольческой армией такими словами:

- Господа, я считаю, что отход от Екатеринодара будет медленной агонией армии. Так лучше с честью умереть, чем влачить жалкое существование затравленных зверей. Нам остается только уповать на Бога и силу духа русского воина. Победа или смерть, а иных путей для нас нет.

Красиво выступил генерал и правильно. Есть, за что его уважить. После командующего начались выступления его сподвижников. Каждый говорил одно и то же, но при этом был краток, и это неплохо. Единственный, кто выбился из общего ряда, генерал Марков. Он предложил для подъема боевого духа в кубанских частях, состоявших преимущественно из мобилизованной и необученной молодежи окрестных станиц, войсковому атаману и всему правительству Рады завтра взять винтовки и возглавить атаку. Как ни странно, Быч и Филимонов согласились. Как я узнал позже, в боях под Ново-Дмитровской они уже ходили в штыковую атаку против красных, не трусили и показали себя вполне прилично.

Совещание закончилось, все разошлись, а я остался. Генерал Романовский кинул на меня вопросительный взгляд, и я напомнил о казаках, которых все еще могут расстрелять. Он отправился к Деникину, и пока он был занят, я обратился к генералу Алексееву. Меня интересовала судьба его порученца Артемьева, который покинул Терновскую еще в начале февраля.

От Алексеева узнал, что порученец по-прежнему при нем, он присоединился к добровольцам под Сальском, в самом начале их похода. Но сейчас его нет, и он занят очередным делом. Нет, так нет. Я передал ему на словах, что жена Артемьева жива и находится в Новочеркасске. Больше мне с генералом общаться не о чем и, дождавшись Романовского, который подтвердил, что казаков отпустят, я покинул штаб добровольцев и снова вышел на улицу.

Сотня казаков из моей охраны уже в седлах. Партизаны ждали только меня, а я ожидал мобилизованных дядьков и, забрав их с собой, снова в обход Екатеринодара, отправился на Пашковскую. Напоследок, оглянувшись, в темноте весенней ночи глаза сами нащупали белый приметный домик штаба Добровольческой армии.

«Превосходный ориентир для вражеской артиллерии», - отметил я, а затем слегка ударил своего жеребчика нагайкой и, во главе сотни выехал в редко холмистую степь, раскинувшуюся вокруг города.

Не успеваем мы отъехать от ставки Корнилова одной версты, к нам присоединяется Покровский и его охрана из горцев. Генерал-майор пристраивает своего коня рядом, а его охрана смешивается с моей.

- Хороши джигиты? – начиная разговор, спросил Покровский и махнул рукой за спину.

- Вайнахи? – уточняю я.

- Да. Половина ингуши, половина чеченцы.

- Мои не хуже.

- Не спорю.

Покровский замолкает и в лунном свете разглядывает меня, а я поворачиваюсь к нему и всматриваюсь в лицо этого человека. Так продолжается с минуту, мы смотрим один на другого, а затем я киваю на его новенькие погоны:

- Быстро ты в чине вырос, штабс-капитан.

- Время такое. Да и ты, как говорят казаки, совсем недавно еще подъесаулом был.

- Это так, - я оглядываюсь вокруг, охрана немного отстала, и спрашиваю его: - Как ты с добровольцами общаешься? Ладишь?

- Ну, их к бесам, генералов этих царских. Гонору много, планов еще больше, а толку никакого. Приказать они умеют, а вот что-то самим сделать проблематично. Да и так, между нами постоянные трения. То погонами моими попрекнут и подденут, то нашу самостийность задирают.

- Например?

- Хм! Например, стишок: «И журчит Кубань водам Терека - я республика, как Америка».

- Забавно.

- В том-то и дело, что забавно. Пока они еще не окрепли. Что дальше будет, когда столицу у большевиков отобьем. Вот это интересно.

- Раз интересно, можно эту тему обсудить. У меня есть думка, и у тебя имеется. Сложим одну к другой, глядишь, что-то интересное и получится. Поговорим подробней?

- Давай, - согласился новоиспеченный генерал-майор. - Путь не близкий, а разговор с понимающим человеком, дорогу делает легкой и быстрой.

Два часа, пока наши кони бок о бок шли к расположению отряда Покровского на севере города, мы разговаривали о будущем, делились мнениями и, как мне кажется, я понял, что за человек этот молодой генерал-майор. Во-первых, он умен и честен. Во-вторых, энергичен и чрезвычайно честолюбив. В-третьих, крайне жесток к врагам и мстителен. В-четвертых, по большому счету, ему все равно, кому служить. И если бы так сложилось, что судьба свела его с большевиками, он воевал бы за них, и в этом Покровский напоминает товарища Сорокина, который сейчас сидит в Екатеринодаре. Однако Покровский на нашей стороне, а большевиков ненавидит люто. Пока он выполняет приказы добровольцев, хотя, как и любой лихой человек, желает свободы и воли. Поэтому ждет того дня, когда его спустят с короткого поводка. После чего он сам будет выбирать цели для уничтожения и сам станет ставить себе боевые задачи. В чем-то он напомнил мне Чернецова, но в отличие от него Покровский не был политиком и стратегом, и там, где донской герой препятствия не заметил бы и решил проблему, этот генерал наворотит горы трупов, и оставит позади себя только выжженную дотла землю, плачущих женщин и горящие дома.

Расстались мы около полуночи и, напоследок, Покровский сказал:

- Хороший и редкий ты человек, Черноморец.

- С чего бы это?

- В тебе идея есть, ради которой ты и воюешь.

- А в тебе?

- У меня иное, ненависть к большевикам и желание втоптать шваль туда, откуда она выползла. Это тоже идея, но на ней долго не протянешь, ибо сжигает она человека, словно спичку.

Покровский прервался, помедлил и, ощерившись, как волк, добавил:

- В случае если добровольцы на тебя накинутся, я помогу. Поэтому делай, что задумано, и знай, в случае беды можешь рассчитывать на меня.

- Как и ты на меня, генерал.