Начала заниматься заря. Мы выпили все вино. Стало довольно светло. Снова запели птицы, щебет которых прерывался только резкими криками петухов Раймонда Борсера.
— Когда я закрываю глаза, — сказал Бернат, — я всё время вижу маленькие пляшущие язычки пламени.
В сером свете раннего утра я снова видел его смуглое лицо, волосы, падающие ему на лоб, очень бледные скулы, резкие очертания носа, густую поросль черной бороды. Он больше не мог говорить, он не мог даже дышать. Он снова упал навзничь и закрыл глаза. Он лежал неподвижно, и на какое–то мгновение мне показалось, что это неподвижность смерти. Потом он резко поднялся и взглянул на меня. И в его глазах был ужас, который он испытал в Тулузе, в день Пасхи 1310 года, ужас, который никогда не перестанет преследовать его. И в это мгновение этот ужас вошел и в моё сердце, оставив там огненную и кровавую рану. Стал последней каплей моего отвращения и гнева.
Бернат пришел в Тулузу, чтобы принести свое последнее свидетельство верности, свой последний братский жест. Свой последний поступок свободного человека. Сермон, вынесение приговоров Бернардом Ги, продолжалось целый день, всё Пасхальное воскресенье. А на завтра должны были казнить еретика и семнадцать вновь впавших в ересь. Восемнадцать столбов уже были поставлены у входа на старое кладбище лицом к грандиозному порталу кафедрального собора, к башне его монументальной колокольни, чтобы осужденные ничего не упустили и прочувствовали своё поражение и позор. Восемнадцать человек были обречены на муки католической Церковью, апостольской и Римской в этот день Пасхи, дабы лучше оплакать Страсти Христовы и как следует отпраздновать Его воскресение и победу над смертью. Таково было послание надежды Божьей от инквизиторов и папы народу христианскому. Ибо великим должен был быть ужас народа Тулузы, стоящего, ради своего просвещения, лицом к лицу с самим адом.
Он внимательно слушал, Бернат. Враги Божьи побеждены. Сегодня проказа ереси, поражавшая всю землю, наконец, вычищена, и порядок, угодный Богу, восстановлен. Приговор инквизитора выносится от лица самого Бога. Они будут сожжены за мерзостность столь ненавистного преступления и в знак их вечного проклятия. Обречены на сожжение. Мессер Пейре, Старший, в центре этого зловещего круга. И все эти храбрые люди, которые пытались избавиться от зла, верили в милосердие Божье и хотели защитить своих гонимых пастырей. Старый Дюран Барру, житель Борна, и сильный Гийом Меркадье, брат доброго человека Санса, и Гийом де Клайрак со своим сыном Пейре, и дама Жентиль Барра, дочь Бланши де Фергюс, и Понс дез Уго из Тарабель со своей женой Бруной, и дама Кондорс Изабе из Верден — Лаурагэ со своим сыном Бернатом, и другие верующие, которых Бернат Белибаст, кричащий вместе с волнующейся толпой, не знал по имени, но сохранил их лица в своём сердце. Он стоял в первом ряду, Бернат. Он хотел видеть всё до конца. Он хотел, чтобы казнимые видели его преисполненное братской любви лицо, а не издевательские ухмылки стражников. Он хотел вынести всё, он хотел запомнить всё, он слышал, как Мессер Пейре Отье, которому связывали руки, громко воскликнул, что если бы ему дали возможность проповедовать перед толпой, то все стоящие здесь обратились бы в его веру. Но ему заткнули рот кляпом. Он навсегда запомнил, Бернат, как из самого жара костра Старший поднял руки, освобожденные от сгоревших веревок, чтобы благословить толпу.
Есть две Церкви. Одна гонима и прощает. Другая владеет и сдирает шкуру.
Бернат, стоя на коленях посреди толпы, потерял сознание. Когда снова открыл глаза, то не увидел больше ревущего пламени, а только черные обугленные останки. Уже не слышно было никаких криков. Потом Бернат долго шел в неизвестность. Какая–то темная сила толкала его броситься в Гаронну. Он сидел на берегу. Он закрывал глаза. Он думал о Гильельме, и говорил себе, что, может быть, она еще жива. И, как и сегодня, маленькие язычки пламени плясали перед его глазами. И, как и сегодня, этим холодным горным утром, Бернат зашелся в рыданиях без слез. Мы, старые друзья, хорошие пастухи, молодые, сильные мужчины, которые столько всего вынесли, столько всего видели, мы прижались друг к другу, рыдали и не могли успокоиться.
И тогда я сказал ему, что повторяю иногда в своем сердце ту приветственную проповедь, которую сказал мне Мессер Пейре Отье, в первый раз, когда я его увидел. Мне было двадцать лет. Это было в Арке. Я скажу тебе причину, по которой нас называют еретиками. Это потому, что мир ненавидит нас. И не удивительно, что мир ненавидит нас, ибо так же ненавидел он прежде нас Господа Нашего Иисуса Христа, которого он преследовал, как и апостолов Его… Я заплакал, и видел, как плачет мой друг, Бернат Белибаст.
Когда я, наконец, вернулся в город, был белый день. На фоне голубо–розовой зари в прозрачном воздухе четко выделялись контуры просторной Сердани, плато и вершины, высящиеся друг над другом до самой горной стены на горизонте. Сьерра де Кади. Бернат, нагнувшись с укреплений, показал рукой на горы, словно желая последовать в ту сторону. — Мой брат Гийом Белибаст — добрый христианин, — повторял он. — Он в Бергедан. Наконец–то я нашел его след. Пейре, пойдем со мной и с Пейре Изаура, он ведь тоже добрый верующий. Когда закончится сезон жатвы в Сердани, мы пустимся в дорогу. Мы отыщем моего брата Гийома, и все вместе пойдем собирать виноград в Сервера. Потом наймемся еще на какую–нибудь работу, как и другие беглецы, чтобы выжить, но самое главное, мы будем рядом с добрым человеком. Он будет проповедовать для нас и утешать наши души. Мы уйдем как можно дальше, в епархию Таррагоны, в Тортозу. А почему бы и не на Майорку, или даже на Сицилию?
Я не ответил. Я не знал, что ответить, ведь моё сердце было опустошено, как и его. Но всё же он хотел мне передать последнюю хорошую новость, последнюю искру жизни. Через пару недель после ужасных казней в Тулузе на Пасху, в самом начале мая месяца 1310 года, когда он бродяжничал и нищенствовал, по Тулузе прошли радостные слухи. И он, Бернат, смеялся, как и все, он еще, оказывается, мог смеяться. Десять узников бежали из Мура. Все вместе, они разбили кандалы, приковывавшие их к ледяным стенам, и оглушили нескольких стражников. Десять человек, осужденных на вечное заточение. И всё это организовал Гийом Фалькет. Наш друг Гийом Фалькет. Бернат снова засмеялся своим хриплым смехом, как ночью. Но он не знал, как связаться с беглецами. Он не мог последовать за ними. Он искал их много недель, во всех тех местах, где они жили раньше. В Верльяк, в Монклер, в Бельвез, в Фергюс. И везде, где проповедовали и уделяли благословение добрые люди, он видел опустевшие фермы, сожженные дома, запуганных и недоверчивых соседей, разграбленные сады. Он пытался найти доброго христианина Пейре Санса, который, вместе со своим учеником, сумел избегнуть коварных ловушек Инквизиции и солдат короля. Но он думал и о своем брате Гийоме, добром человеке. И решил снова пойти на юг.
Сегодня я пытаюсь понять, для чего он, Бернат, приходил сюда. Искал ли он брата Гийома? Искал ли он меня? Может, он хотел завещать мне свой рассказ, передать его кому–нибудь, кто еще остался добрым верующим? Произнести, еще хотя бы раз, имя Гильельмы. Я оставил его возле ворот, у городских укреплений Пючсерда. Я пошел к своим овцам на пастбище. Я собирался вернуться через три или четыре дня. Я договорился встретиться с Бернатом, а также с юным Пейре Изаура из Ларната, возле церкви Богоматери. Бернат схватил меня за рукав. Он что–то хотел сказать. Но он стеснялся. Потому что ему нужно было произнести ее имя. И возле ворот Пючсерда, последний раз возникло имя и призрачный силуэт Гильельмы. Он быстро и хриплым голосом сказал мне, что этот Пейре Изаура тоже был приведен в Каркассон два года назад. Он исповедался перед инквизитором. И ничего особенного не сказал. И он был в Муре много месяцев, в общей зале. Однажды, зимой 1309 года, он увидел, как Гильельму проводили по коридору, закованную в кандалы. Потом Пейре Изаура выпустили, как и других, чья вина была признана не очень значительной, чтобы он явился выслушать свой приговор. Но он не сделал этого. Он ушел в горы, бежал в Сердань. Он, Пейре Изаура, который последним видел Гильельму живой.
