Долго еще он слышал злобные и гневные крики. Сколько мог, оставался под прикрытием густой чащи леса, защищавшей его от всадников, и использовал все свое знание местности, чтобы убежать от пеших. Внезапно наступившая ночь спасла его. С тяжелым сердцем он добрался до Верден — Лаурагэ, постучался в двери, где его ждали, и сказал пароль. Это был дом добрых верующих, на которых можно было рассчитывать — Фаурэ, родственники Серданы. Большую часть ночи они провели, обсуждая случившееся. Прежде всего, они пытались выяснить, конечно же, откуда была утечка информации. Ведь то, что произошло, можно было объяснить только одним: кто–то донес. Солдаты явно были в засаде, и знали, что по этой дороге пройдут сразу трое добрых людей. Засада была у границ Лабеседе, на дороге, ведущей на Помаредэ. Они перебрали по очереди всех верующих, которым было об этом известно. Точно о маршруте знало только несколько человек. Осталось только разобраться, кто из них мог быть заинтересован в доносе, и кто, возможно, это сделал. Сказал местному попу? Епископу Сен — Папуля? Лейтенанту сенешаля? Скорее всего, доносчик пытался смягчить сурового судью, облегчить тяжесть наказания, добиться помилования кого–нибудь, заключенного в Мур… Инквизитору, несомненно, сразу же передали эту информацию.
Пейре Бернье прервал свой рассказ. Его доброе лицо, на котором виднелись следы сильной усталости, сделалось жестким, а взгляд напряженным.
— Под утро, — сказал он, — трое мужчин ушли в Иссель, вооруженные ножами, палками и вилами, чтобы вбить гвоздь в глотку предателю. Я, как мог, пытался их отговорить. Я говорил, что это уже ничего не даст, что уже слишком поздно. Что в любом случае зло уже совершилось и не стоит опять привлекать внимание инквизиторов к Вердену. Но они сказали, что нет. Что этот человек теперь станет игрушкой в руках следователя, который будет продавать ему свою милость, вытягивая из него все больше и больше информации. И они также сказали, что он должен заплатить за то, что сделал… Я думаю, добрый христианин, что он заплатил свои долги в этом мире. Больше он никого не выдаст…
И тут добрый человек Пейре де Ла Гарде скорбно воззвал к собравшимся здесь верующим, напоминая им, что никто не имеет права вершить правосудие в этом мире, будь–то князь, инквизитор или простой бедный человек в гневе, не говоря уже о том, чтобы осуждать кого–то на смерть, чтобы проливать кровь…Но едва добрый человек перевел дух, прервав свою преисполненную разочарования речь, раздался слабый голосок:
— А Бернат?
— Увы, Гильельма, — сказал Пейре Бернье, — я очень хорошо помню, я все еще вижу это, словно до сих пор нахожусь там. Я видел, как он оттолкнул солдата, но двое других схватили его. Его очень сильно ударили в лицо и начали было бить, но остановились. У них был приказ доставить пленников к Монсеньору инквизитору в хорошем состоянии, поскольку он человек набожный и не любит видеть допрашиваемых в крови. Я это знаю, я дважды прошел через это…
— Будь мужественной, Гильельма, — вмешался и Пейре де Ла Гарде. — Ведь Бернат впервые предстанет перед Инквизицией. Так же, как и Гийом Фалькет, он не рискует попасть на костер за вторичное впадение в ересь. В опасности его свобода, но не его жизнь. Что же до трех моих братьев — Жаума, Фелипа и Гийома, то это другое дело. Доброго человека, который не отречется перед судьей, передают в руки светской власти, а потом сжигают живьем. Инквизитор Каркассона будет счастлив сделать это, чтобы таким примером укрепить веру жителей города. Слишком долго не подворачивалось случая, чтобы превратить добрых христиан в пепел… Но прежде он захочет заставить их говорить. А вы знаете, что наш обет говорить правду делает нас беззащитными перед умело поставленными вопросами… Инквизитору известно, что если мы промолчим, когда нам зададут вопрос, на который мы знаем ответ, то для нас это означает ложь через умолчание, грех, которого мы, облеченные в Дух, пытаемся избежать всеми силами. Пусть Бог защитит всех нас, защитит Свою Церковь и ее добрых верующих…
Бернат в Муре, на всю жизнь, пока не умрет. Он умрет, и она умрет, и они никогда больше не увидятся, ни разу. Не могла себе этого представить. Какой–то голос в глубине души шептал ей, что это придется вынести, но Гильельма отказывалась его слушать. Попав в пустыню отсутствия Берната, она все равно не могла вообразить себе его иначе, как бредущего по дорогам с лицом, преображенным ветрами и светом. Идущего по дорогам и ищущего, какой тайный путь приведет его к ней. А может быть, есть еще какой–нибудь тайный путь, что позволит ей присоединиться к нему? Она думала о том, как может выглядеть этот зловещий и горделивый город Каркассон, которого она никогда не видела, но ей часто его описывали, всегда с оттенком страха в голосе. Мощная крепость сильных мира сего, почти без жителей, огражденная королевскими укреплениями, внутри которых находится замок сенешаля, кафедральный собор и дом Инквизиции. Огромная цитадель, ощетинившаяся башнями, центр и средоточие сети военных крепостей, которые король Франции расставил вдоль границы с Арагоном. А за городом, на песчаной косе, между городской стеной и водами реки Од, мертвенно–белая тюрьма Инквизиции, толстостенная тюрьма, называемая Мур, узники которой первыми слышат запах дыма и рев костров. А по другую сторону Од, в новой бастиде, в пригородах, живут изгнанные жители города, которые еще недавно пытались восстать против всемогущества доминиканского ордена.
Где же Бернат? Еще не в глубине застенков Мура, еще не прикованный до самой смерти цепями к ледяному камню, влажному от испарений Од. Скорее всего, он вместе со своими товарищами находится во временной тюрьме дома Инквизиции, внутри города. Их держат так, чтобы они были у инквизитора под рукой, чтобы он в любую минуту мог вызвать их на свои неумолимые и бесконечные допросы. Он еще может ходить — может быть, в кандалах? — бродить по коридорам, подниматься по лестницам, сесть на землю, встать на колени, опереться о стену. Наверное, его толкает и тянет за собой стража. Возможно, иногда ему удается перекинуться двумя–тремя словами со своими товарищами, тремя добрыми людьми, ожидающими смерти, которые бояться только одного — что их заставят слишком много сказать…
В своем мрачном оцепенении Гильельма спрашивала себя, что же делать? Ей хотелось бежать в Каркассон. Видеть собственными глазами эти стены, где замуровали Берната и добрых людей. Царапать ногтями эти камни. Видеть его, как он выслушивает свой приговор, как его переводят в Мур, за город, на берег Од. Она думала о том, где бы ей в это время хотелось быть. Стоять в кандалах рядом с ним, перед инквизитором. А если он, как и госпожа Себелия Бэйль, откажется разговаривать с инквизитором и признать свои ошибки? Если он твердо будет отстаивать свою веру в проповеди добрых христиан, и его сожгут как упорствующего и нераскаявшегося? Но, старалась успокоить себя молодая женщина, возможно, у На Себелии не было иного выбора, и она утратила надежду на то, что в этом мире изгнания получит утешение добрых христиан, ставшее для нее недоступным. И вместо того, чтобы исповедаться инквизитору и тем самым выиграть еще несколько лет прозябания в недрах Мура, она предпочла преодолеть свой страх и отказаться от всего этого. Но Гильельма лучше, чем кто–либо другой, знала силу жизненного инстинкта Берната, его пылкую волю к жизни, его желание и страсть действовать, свернуть горы, бороться, любить и верить со всей силой молодости. Он будет пытаться вернуться к ней, как бы невозможно это ни было, в этом она была уверена. Но она также знала, что он никогда не отречется. И что когти инквизитора гораздо более жестоки и безжалостнее, чем железные челюсти капкана, раздробляющие волчьи лапы.
Гильельма не могла ни спать, ни есть. Она пыталась сохранить в себе остатки надежды, черпать ее из света доброго человека Пейре Санса, который всегда говорил с ней ласково и поддерживал в ней мужество. И через несколько недель именно он принес ей новые вести о Бернате, которые только подтвердили то, что она всегда от него ждала.
