В зале вдруг стихло. Все смотрели на Дэниэла, ожидая его реакции. Он тоже молчал, глядя на собравшихся.

— Хорошо, — наконец ответил он. — Я иду с вами, но при одном условии: пойдут только мужчины, женщины и дети останутся здесь.

Снова раздались радостные возгласы. Два молодых рабочих поднялись на сцену, взяли национальные флаги и направились к выходу.

Дэниэл повернулся к Дэвису.

— Ты должен мне помочь. Останови колонну за квартал до ворот. — Не ожидая ответа, он спустился с трибуны и пошел вслед за знаменосцами.

Когда они вышли из клуба, солнце уже было в зените, и Дэниэл снял пиджак.

— На улицах наряды полиции! — крикнул кто-то. — Надо идти по полю.

Колонна медленно развернулась. По пути к ней присоединялись все новые люди, и через некоторое время она уже представляла собой нестройную толпу, в которой, вопреки требованиям Дэниэла, были и женщины с детьми. Люди шли, как на праздник.

— Уберите женщин и детей! — крикнул Дэниэл, почувствовав, что ситуация начинает выходить из-под контроля. Его слова потонули в шуме толпы.

Чья-то рука легла на плечо Дэниэла. Обернувшись, он увидел Сэнди.

— Привет, Большой Дэн, я знал, что ты будешь здесь.

Дэниэл, не отвечая, повернулся к Дэвису.

— Посмотри, сколько их, — он указал на полицейских.

— Ну и что? — Дэвис посмотрел в сторону завода. — Зато вон там кинооператоры. Надо подойти поближе, чтобы нас сняли крупным планом.

— Что для тебя важнее — человеческие жизни или кинокадры?

— С помощью этих кадров о нас узнает вся страна.

Спорить не имело смысла. И Дэниэл, и все остальные были убеждены в своей правоте, поэтому ничего уже не могло остановить.

Толпа приблизилась к заводу.

— Дэвис, помоги же мне!

Тот промолчал, но даже если бы он попытался что-то сделать, все было бы напрасным — задние ряды напирали, и колонна по инерции двигалась вперед.

Дэниэл взглянул на полицейских. Они стояли, поигрывая пистолетами и дубинками, готовясь к нападению и неожиданно напомнив Дэниэлу о войне. Тогда немцы тоже спокойно сидели в окопах, ожидая, пока союзники поднимутся в атаку.

До полицейских оставалось метров шестьдесят. Поняв, что настал решающий момент, Дэниэл выбежал вперед и поднял руки.

— Стой! Пикет будет здесь.

— Стой! — повторил кто-то из толпы и Дэниэл понял, что это был Дэвис. — Мы остановимся здесь. Один флаг направо, другой налево, все стоят между ними.

Рабочие остановились, не зная, что делать.

— Иди же! — крикнул Дэниэл одному из знаменосцев. Тот медленно пошел направо. — Идите за ним!

— Быстро! — приказал Дэвис.

Дэниэл с благодарностью взглянул на него.

— Если нам повезет, все пройдет нормально.

Но им не повезло. Дэниэл скорее почувствовал, чем услышал первые выстрелы. Что-то с огромной силой ударило его в спину, он оказался на земле, попытался встать, однако ноги не слушались его. Подняв голову, он увидел, как полицейские бросились на рабочих, работали дубинками и пистолетами. Демонстранты начали разбегаться. Дэниэл слышал крики женщин, плач детей. Несколько полицейских, повалив на землю Сэнди и Дэвиса, беспощадно избивали их.

Глаза Дэниэла помимо его воли наполнились слезами.

— Убийцы! — крикнул он, вложив в эти слова всю душевную боль, бывшую в этот момент намного сильнее телесной. — Подонки, негодяи!

Потом голова его упала и наступила темнота.

Неизвестно, что подействовало на водителей: то ли прекрасный воскресный день, то ли обеденное время, то ли стремление сэкономить бензин, после объявления эмбарго на нефть, — но целый час я просидел на заборе у дороги, так и не увидев ни одной машины. Мне неожиданно вспомнилось, как отец выступил против закрытия нефтеперерабатывающих заводов, которое могло повлечь за собой увольнение тысяч рабочих. Тогда на одной из пресс-конференций он обрушился и на компании, и на Конгресс, и на президента.

— Все это мы уже проходили, — сказал он. — Теперь они вздуют цены, а мы будем расплачиваться за их политику. Когда им надо было провести за наш счет индустриализацию арабских стран, мы согласились, потому что они сказали, что бензин сразу подешевеет. Теперь мы видим, насколько он «подешевел». Сейчас нас просто пытаются шантажировать, и единственный способ бороться с этим — послать на ближний Восток наши военные корабли. У нас есть для этого все основания. Пострадает не только национальная безопасность Соединенных Штатов, но и благосостояние граждан. Мы говорим президенту и Конгрессу: направьте туда флот!

Выступление отца вызвало в прессе противоречивую реакцию. Многие в открытую называли его ура-патриотом, клеймили как сторонника просионистской и антиарабской политики. Отец отвечал спокойно.

— Мы не для того участвовали в двух мировых войнах, — говорил он, — чтобы теперь позволить арабам и нефтяным компаниям обогащаться за наш счет. Мы долго боролись за свои права и многого добились, но, если мы сейчас уступим, то мы сами, а может быть, и вся Западная цивилизация окажемся в руках Каина.

Теперь все это было уже в прошлом. Отец умер, и никто, кроме меня, больше не слышал его голоса. Интересно, подумал я, когда он все-таки меня отпустит?

— Когда ты узнаешь меня, Джонатан.

— Я и так знаю тебя, отец. С самого детства.

— Это ты только так думаешь. — Отец говорил непривычно ласково. — На самом деле ты начал узнавать только сейчас.

— Узнавать что?

— Кто я и откуда.

— Кто ты был, — поправил я.

— Это с какой стороны посмотреть. — Отец усмехнулся.

— По-моему, ничего не изменилось. Каким я тебя представлял, таким ты и остался.

— А я никогда и не менялся. Я всегда буду таким, каким ты меня себе представляешь. Точно так же, впрочем, как и ты.

— Послушай, отец, я уже устал от этого путешествия. Мне надоели открытия. Я возвращаюсь домой.

— Просто сейчас ты остался один. Но не торопись. Твое путешествие скоро закончится и, вернувшись домой, ты сможешь хорошенько все обдумать.

— Интересно, что еще мне предстоит узнать?

— Что такое любовь. Ты увидишь, что только полный идиот может оттолкнуть любящего человека.

— Я устал, отец. Я возвращаюсь домой.

— Не спеши. — Голос отца стал резким. — Лучше посмотри на дорогу, тогда ты сразу поймешь, почему по ней не проехала ни одна машина, и почему ты оказался в этом самом месте и в это самое время.

Я взглянул на дорогу. В миле от меня, поблескивая серебристым радиатором, с холма спускался белый «роллс-ройс». Когда он подъехал поближе, я увидел за рулем белокурую девушку. Крыша машины была поднята, и волосы девушки свободно развевались по ветру. За несколько метров до меня девушка затормозила.

Сначала никто из нас не произнес ни слова. Мы просто смотрели друг на друга, почему-то не в силах оторвать глаз. Девушка была прекрасна. Светлые, казавшиеся на солнце почти белыми волосы спадали на плечи, обрамляя лицо с высокими скулами, резко очерченным ртом и твердым подбородком. Но больше всего меня поразили ее глаза — светло-серые, с голубым оттенком. Я поймал себя на мысли, что глаза кажутся мне знакомыми, но где я их видел, не мог вспомнить.

Наконец девушка улыбнулась. Ее белые зубы сверкнули на солнце, а глаза на мгновение стали ярко-голубыми.

— Шалтай-болтай сидел на стене, — тихо, но довольно отчетливо произнесла она.

— Шалтай-болтай свалился во сне, — механически ответил я.

— Вся королевская конница…

— Вся королевская рать…

— Не могут Шалтая-болтая собрать! — Последние слова мы произнесли вместе и засмеялись.

— Шалтай-болтай — это ты? — спросила девушка.

— Не знаю. Ты думаешь, это возможно?

— Кто знает… — серьезно сказала она.

— Брось. Это лишь детские стишки.