Дав последние указания Леонтине, девушка открыла стеклянную дверь холла, и шум голосов окатил ее словно волна. В кожаных креслах сидели отдыхающие. Они разговаривали, курили или читали газеты в ожидании того момента, когда им предложат сесть за стол. Их лица раскраснелись от свежего воздуха. Все были в разноцветных свитерах из толстой шерсти. И женщины и мужчины были в норвежских брюках и гетрах. Они сидели в креслах, вытянув на паркетном полу ноги в тяжелых и влажных ботинках. Под их подошвами появлялись темные лужицы талой воды. Фрикетта обнюхивала их с удовольствием. Пожилые люди, не ходившие на лыжах, мирно беседовали друг с другом. Другие, возбужденные утренним катанием, громко говорили о своих достижениях или о качестве снега. Господин Жобур, зубной врач из Лиона, объяснял свою собственную технику резкого торможения поворотом господину Вуазену, который провел прошлую зиму в Арлберге и объявлял себя сторонником австрийского метода, хотя было очевидно, что он не владеет им. Словно оскорбленные доносившимся до них спором, две девушки Сесиль и Глория Легран молча застыли в своих креслах. Они были очень красивы и безнадежно благовоспитанны. Впрочем, обе прекрасные лыжницы, они приехали в Межев на два месяца с собственной гувернанткой, но с момента своего приезда не общались ни с кем, считая это ниже собственного достоинства. Элизабет поприветствовала их улыбкой, и Глория в ответ лишь слегка наклонила голову. Студенты, жившие в пристройке и обедавшие в гостинице, столпились вокруг трех стаканов аперитива, которые они поделили на шестерых в целях экономии. Один из них воскликнул:

— Вас сегодня не было видно на лыжне, мадемуазель!

— Я не смогла выйти. Мне надо было помочь родителям, — ответила Элизабет.

— Жаль! Снег был такой пушистый, просто сказка!

Сидя в своем административном кабинете, Амелия услышала эти слова и изрекла певучим голосом:

— При хорошей погоде, которая должна наступить, снег будет еще лучше во второй половине дня!

— Если уж мама вам обещает солнце, можете ей верить, — сказала Элизабет, смеясь. — Она узнает все гораздо раньше барометра!

Жак Греви быстро подошел к девушке, словно хотел встать между ней и группой студентов. Он был среднего роста, с тонкими чертами лица, со светло-каштановыми вьющимися волосами и мягким взглядом.

— Посидите с нами, Элизабет, — попросил он, указывая ей на свободное кресло, — в семейном кругу.

Она приняла приглашение. Как всегда там были сам господин Греви, высокий и поджарый, носивший усы щеточкой и любивший кататься на лыжах до изнеможения в любую погоду, его жена Эстелла, грустная и бледная блондинка, которая иногда со страхом едва поспевала за ним, его мать, мадам Греви, дородная женщина с седыми волосами, розовым лицом и голубыми глазами, ее вторая невестка — мадам Франсин Дюпен, вдова, с неизменным романом в руке, и ее дети Поль и Сильвия в возрасте соответственно семи и пяти лет, — примерные дети, разумность которых умиляла Амелию и раздражала Элизабет.

— Во второй половине дня я намерена сводить малышей на Рошебрюн, — заявила мадам Франсин Дюпен.

— По канатной дороге? — с испугом воскликнула мадам Греви. — Даже и не думайте!

— Но почему, мадам? Это не опасно! — сказала Элизабет.

— Ее запустили всего несколько дней назад! Машина слишком новая, а значит, практически не испытана. Может произойти авария, разрыв троса! Эта проволока, натянутая над пропастью! Эти раскачивающиеся кабины!

— Не говорите о них плохо, бабуля, — возразил Жак. — Это отличное изобретение. Подумайте только, я смог спуститься три раза с горы за одно утро!

— Это еще пустяки! — сказал господин Греви. — Ты увидишь, что будет в следующем году, когда они установят аналогичную систему на горе Арбуа! Сюда будут приезжать со всего света. Вам придется расширить свою гостиницу, мадам Мазалег.

— Надеюсь, — ответила Амелия. — Мы с гордостью думаем, что Межев — первый лыжный курорт во Франции, который построил канатную дорогу.

— Если бы тебя сейчас слышали жители Шамони, мама! — воскликнула Элизабет.

— Их дорога предназначена не для лыжников, — сказала Амелия. — Межев бесспорно является столицей лыжного спорта. Нигде нет такого количества трасс для спуска, к тому же, таких солнечных!

Элизабет забавлялась, слушая, как ее мать расхваливает прелести зимних видов спорта в этом краю, хотя сама всегда отказывалась встать на лыжи. Но она считала, что знание этого вопроса, которое она получила благодаря дочери, было необходимо для хозяйки гостиницы, стоявшей высоко в горах. Зарабатывая благодаря снегу, она полагала, что была обязана расхваливать этот элемент ее успешного бизнеса, даже если от одного только вида склона, покрытого снегом, у нее начинала кружиться голова.

Со стороны входа раздался шум. Какой-то человек с лыжами, скрещенными на плечах, и с палками в руке отчаянно барахтался в тамбуре. Это был клиент, прибывший сегодня утром. Он тщетно пытался пройти в холл со своим снаряжением. Амелия подбежала к новому постояльцу:

— Оставьте ваши лыжи на улице, господин Лопик. Портье займется ими.

Раздался грохот лыж, упавших на пол, и господин Лопик появился с выражением усталости и досады на лице. Одна щека у него была оцарапана, вся одежда в снегу. Амелия подняла руки, изображая этим сильное удивление:

— Боже мой! Что с вами произошло!?

— Да ничего особенного! — проворчал Лопик. — Я просто поднялся на Уступ.

— На Уступ?! — воскликнула Амелия. — Но это безумство для человека, приехавшего сюда впервые! Антуан, идите же скорей сюда с вашей щеткой! Вам надо было бы подниматься за гостиницей, господин Лопик, над дорогой на Глез. Там склоны более пологие. Моя дочь с удовольствием покажет вам их.

Подбежал Антуан и принялся чистить щеткой господина Лопика, который стоял, опершись одной рукой о бедро; его поза была задумчивой и горестной. Но постепенно его лицо стало принимать нормальное выражение.

Когда какое-нибудь блюдо было готово, Амелия проверяла его оформление, вытирала брызги от соуса по краям тарелки, встряхивала салат так, чтобы он казался более воздушным и большим по объему, требовала сверх меню добавить горсточку нарезанной петрушки для гарнира из картофеля по-английски, и расставляла блюда, одобренные ею, на десертный столик, откуда их забирала экономка. Отрегулировав котел в котельной, Пьер принес вина и минеральной воды.

— Два «Божоле», один «Монбазийак», две бутылки «Эвияна», две «Перрье» одну «Бадуа»[2], — говорил он, вынимая бутылки из корзины.

Затем, выполнив эти обязанности, он решил пойти расчистить снег у гаража.

— Я буду там. Позовешь меня, если понадоблюсь.

Амелия расслышала его с трудом. По мере того как гости заполняли зал, суета на кухне создавала все больше и больше шума. Кастрюли звенели словно оружие. Над полем гастрономической битвы сгущался запах соусов. Рыжие искры выскакивали из плиты. Шеф-повар ругал своего помощника, который был не очень расторопен.

— Кто сказал тебе посолить, идиот? Это же диетическое блюдо!

Бедняжка Камилла Бушелотт, сгорбившись от страха, скользила как тень сквозь эту феерию запахов приготовляемой пищи. Подходя к столику с пустыми руками, она отходила от него, нагруженная стопкой грязных тарелок, прижимая их к груди, боясь уронить. Впопыхах помощник повара иногда нечаянно толкал ее. Тогда она поддерживала подбородком своего лошадиного лица эту гору посуды.

— А ну, отвали отсюда! — рычал на нее шеф-повар.

И Камилла Бушелотт убегала к своей воде, грязной от посуды, и к очисткам. В окошечке появилось лицо Леонтины: она сообщала об отмене заказа. Амелия передавала это твердым голосом шеф-повару:

— Шеф, клиент передумал. Он возьмет комплексный обед. Отмените омлет.

С раздраженным лицом, взглядом, сверкающим от ярости, шеф-повар отодвигал железный кружок на плите и в бешенстве швырял омлет в огонь. Амелия не моргнула глазом: портить продукты входило в правило во время «перестрелок».