— Браво! — воскликнул он. — Я вижу дело продвигается. Но, может быть, на сегодня достаточно? Мамины подруги уже пришли. Поторопись переодеться к чаю.
Элизабет нехотя последовала за мужем. Чай «от пяти до семи» в обществе мадам Монастье и ее подружек утомлял Элизабет, но не показаться за столом было бы невежливым. Она умылась, причесалась, надела строгое серое платье с белым воротничком, и в ней ничего не осталось от растрепанного маляра, только что занимавшегося своей работой.
Ее появление в салоне вызвало любопытство у дам, повернувшихся к ней с доброжелательными улыбками. На всех были шляпки с перьями, лентами или цветами. Все уже были знакомы с ней, но это не мешало им рассматривать ее с нескрываемой симпатией, потому что молодая жена всегда вызывает интерес. Патрис, вошедший следом за ней, стал целовать дамам руки, как садовник, склоняющийся над розами, чтобы сравнить их запах. Его поклоны были утонченно элегантны. Подруги матери просто расцветали, когда он говорил с ними. Нигде не чувствовал он себя так свободно, как среди этих увядающих женщин. Мази в своем парике, с платком на шее и напудренными щеками занимала самое удобное кресло; мадам Монастье, сидя на стуле рядом, готовая вскочить в любую минуту, оживленно щебетала со своими соседями. Дамы задвигали стульями, когда молодая Евлалия принесла чай, молоко и лимоны. Элизабет обошла стол, разливая по чашкам чай, по словам племянницы викария, «со всей грациозностью своих двадцати лет». Из всех присутствующих только Мази не поддавалась ее очарованию, когда Элизабет подала ей чашку дымящегося чая, та даже не взглянула в ее сторону и не поблагодарила ее. Дом сторожа разрушил их отношения. Мази полагала, что, возможно, эти ремонтные работы не повлекут за собой никаких практических последствий. Она никак не могла поверить в то, что ее внук и Элизабет поселятся против ее воли в «местах общего пользования», и не знала, как реагировать на сообщение об их переезде.
— Два кусочка сахара?
— Вы знаете, что я кладу всегда только один, — проворчала в ответ Мази, глядя в сторону.
Элизабет, державшей щипчики в руке, захотелось плюхнуть кусок сахара в чашку с большой высоты, да так, чтобы обрызгать выпуклый корсаж старухи. Но она сдержалась: в сущности, Мази надо было не ругать, а, скорее всего, пожалеть. Разговаривая с мадам Роше, Патрис украдкой посматривал ни них обеих. Чайные ложки весело позвякивали в фарфоровых чашках. Элизабет предложила всем сдобное печенье, посыпанное сахарной пудрой. Пальцы дам какое-то мгновение порхали над ним, а потом внезапно выхватывали понравившийся им кусочек с живостью когтистого хищника. Они пили, ели и с удивительной многословностью беспрестанно излагали идеи, рождающиеся под их шляпками. Они говорили о новых течениях в моде, о скандале, вызванном вошедшими в моду шортами, в которых этим летом женщины щеголяли на Лазурном Берегу, о чем даже писали в газетах, о помолвке английского принца Джорджа и греческой принцессы Марины, о чудесах лечения виноградом в специальных медицинских кабинетах, открывшихся недавно в Париже. Мадам Розенкампф приглашала всех присутствующих в один из них, расположенный прямо на вокзале Сен-Лазар. Выпитый там виноградный сок полностью омолодил ее. Все сразу согласились, что она действительно выглядит лучше, чем месяц тому назад. Мази попросила Патриса привезти ей несколько бутылок этого чудесного напитка.
— Нет! — сказала мадам Розенкампф. — Его надо пить сразу же. Виноград выжимают прямо в вашем присутствии. Иначе его лечебные свойства пропадают.
В этот момент пришел полковник Розенкампф, и дамы снова с небрежной грацией стали подставлять руки для поцелуя. Элизабет тоже имела удовольствие почувствовать на своем указательном пальце щекочущие усы полковника. Она не могла подавить в себе тщеславия, когда этот старый вояка согнулся перед ней пополам. У этого маленького, сухонького и нервного человека была одна навязчивая идея: усадить всех на лошадей. Он горько сожалел о том, что не смог привить любовь к конному спорту ни своей жене, ни дочери. Он снова принялся втолковывать Патрису, что люди, не являющиеся фанатиками верховой езды, были недостойны называться жителями Сен-Жермена.
— Это здоровье, дорогой мой! Мне семьдесят пять лет, а я в форме! Я даже могу раздавить кобылу, сжав ее круп ногами!
Дамы вздрогнули и переглянулись.
— Без всякого сомнения, — невозмутимо ответил Патрис. — Но конный спорт меня не привлекает.
— Потому что вы даже и не пытались, черт побери! Пойдемте в манеж, и я научу вас держаться в седле!
Видя, как Патрис упорствует в своем нежелании, полковник обратился к его жене:
— А вы, мадам, не желаете?
Не успела Элизабет и рта раскрыть, как одна из приглашенных дам принялась утверждать, что чрезмерное увлечение верховой ездой может вызвать у женщины чрезвычайно серьезные расстройства. Ее приятельница, бывшая до своего замужества отличной наездницей, молча подтвердила, кивнув головой. Все присутствующие знали, что она страдала тяжелым женским недугом и что она даже ездила в Германию и Швейцарию для консультации у знаменитых гинекологов, но ни один из них не мог ей помочь. Боясь быть втянутым в разговор о таинственных и необъяснимых женских заболеваниях, полковник ограничился тем, что обозвал врачей ослами, кашлянул и уткнулся носом в свою чашку. Дамы воспользовались этим, чтобы поговорить немного о своем здоровье, упоминая, естественно, лишь те подробности, которые прилично было произносить при мужчинах. У всех побаливало сердце, легкие, почки, желчный пузырь или суставы. Но полковник, настаивая на своем, вновь проговорил:
— Занимайтесь конным спортом, и у вас все пройдет!
Но никто не обращал внимания на его рекомендации. Произносились названия лекарств и имена врачей. С особым почтением все слушали старую Мази. Когда она принималась говорить, все умолкали. Она рассказывала им о своих страшных ночных сердцебиениях. Мадам Ариель де Буйи, которая была моложе ее на десять лет, смогла противопоставить ее недугу только свой хронический артрит. Эти доверительные разговоры возбуждали аппетит собеседниц. На блюде уже почти не оставалось печенья. Молодая Евлалия принесла еще. Нотариус господин Роше пришел за своей супругой, но та и не собиралась уходить. Он согласился выпить чашку чая и уселся на стул с отсутствующим видом. Полковник Розенкампф немедленно начал вовлекать его в разговор о политике. Господин Роше как оптимист верил в добрую волю народов, в юридический авторитет Лиги Наций и рост процветания в мире. Однако полковник Розенкампф не разделял энтузиазма собеседника, он предвидел скорую войну.
— Пока мы здесь баклуши бьем, Муссолини куст железную армию, а Гитлер готовится снова захватить Саар. Иначе зачем бы им встречаться в Венеции?
— Но они сами заявили, что не хотят перекраивать карту мира!
— Это только слова! Сразу после этого австрийские нацисты убивают канцлера Дольфуса, а Гитлер организовывает всенародный плебисцит, чтобы стать полновластным хозяином Германии. Созданный им и укрепленный Вермахт однажды нападет на нас, а мы к этому не готовы. Вот и получается, с одной стороны — полчища фанатиков, а с другой — разъединенные, изнеженные, развращенные джазом и хорошей пищей, политическими кознями и чтением скверной литературы нации. Я не поставлю и двух су за нашу победу в военном конфликте.
— Вы действительно полагаете, полковник, что разразится международный конфликт? — с беспокойством спросила мадам Монастье.
— Для нас существует только один способ избежать его, мадам, — устрашение. Чем решительнее мы проявим себя, тем больше они будут сомневаться в том, стоит ли нападать на нас. Надо бы отозвать депутатов и доверить власть военным.
— Тогда впервые мы увидели бы военных в роли защитников мира, — сказал господин Роше с саркастической улыбкой.
Они продолжали дискутировать перед аудиторией, которой совсем неинтересно было их слушать. В салоне раздавался топот сапог — Гитлер и Муссолини топтали ногами печенье, выступали с речью перед люстрой. Дамы сокрушенно переглядывались, поднося чашки ко рту. Элизабет с беспокойством подумала о бесполезности ремонта домика, если между Францией и Германией разразится война. Патрис будет мобилизован и отправлен на фронт. Как она будет жить без него? Она представила его себе солдатом, в каске, с печальными глазами и ружьем на плече. «Нет, это невозможно! Это немыслимо! Пока мы любим друг друга, на земле будет мир». Потом она вспомнила, как однажды Патрис сказал ей: «Я числюсь в запасе интендантских войск. В случае войны я буду служить в тылу». Это все-таки было не так опасно. Господин Роше успокоил дам, утверждая, что диктаторы не будут рисковать своим престижем, доводя накал страстей до военного конфликта:
